Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология

У Аллаха есть и земные заместители – мальчик Мухаммад и девочка Алия, чета юных шахидов, новых Адама и Евы, рождающих только смерть. Еще один подвид антибога – это Гитлер, как явствует из стихотворения «Памяти Гитлера», шестого в цикле «Декарт…». Но и здесь лирический субъект Генделев сопутствует антибогу, как в других текстах он сопутствовал Творцу: «и / в приемный покой / он нет мы / вдвоем войдем мы». Этот приемный покой – место прабытия, зона несуществования, где заново обретает себя созидающий логос поэта, голос скорби, а не «голос-бабочка» – («капустница»), сулившая индивидуальное бессмертие. Цикл «Декарт…» состоит из семи стихотворений – реплика на библейский порядок Творения. В день шестой был создан человек. У Генделева цифрой «шесть» означено его уничтожение. Слово поэта, как логос в Евангелии от Иоанна, тоже творит мир, но мир – выморочный. Это та сфера,

где
не
разгибаясь с тех пор мой голос высокий
шьет
одежды для нерожденных.

Таково, мне кажется, поэтическое завещание Генделева – его предсмертное «Во весь голос». Только обращено оно не к потомкам, а к нерожденным, невоплотившимся предкам, с которыми ему теперь суждено встретиться.

Сергей Шаргородский Путешествие во тьму

Даже

последнюю строку
мою
припишут двойнику.

М. Генделев

I

В последние годы наметился растущий интерес к творческому наследию Михаила Генделева (1950–2009); наряду с серией посмертных изданий[38] можно упомянуть и о «Генделевских чтениях», которые с 2011 г. проводятся в Иерусалиме под эгидой Фонда памяти М. Генделева. Среди многочисленных статей, исследований и рецензий разных лет останавливают на себе внимание страстные и проникновенные эссе М. Каганской[39]; Д. Паттерсон и М. Вайскопф предложили глубокие толкования поэтики Генделева[40].

Многие сравнительно недавние исследования были посвящены позднему периоду поэтической работы Генделева и, по удачному определению М. Вайскопфа, его «теологии». Действительно, генделевские тексты 1990–2000-х гг. изобилуют поразительными примерами этой «теологии», которую можно описать как теистскую и теомахическую систему «философии пост-Катастрофы», построенную на неотступных воспоминаниях о Холокосте и видениях грядущей Катастрофы еврейского государства. Поэт приравнивает Бога к совокупному телу еврейского народа, чье истребление понимается как падение и смерть Господа. Он вступает в ожесточенные споры[41] с Всевышним и осыпает его оскорблениями: Бог, по мнению поэта, покинул избранный им народ на произвол судьбы и тем самым фактически убил себя. Постоянный генделевский мотив саморедукции и исчезновения Бога из мира имеет некоторые внешние черты сходства с концепцией цимцум («сжатия») и эманаций Божества в лурианских каббалистических построениях. Но процесс божественного исчезновения приобретает у Генделева скорее гностический характер – уходящее Божество выделяет эманацию «анти-Бога» или уступает место антагонисту, персонифицированному Аллахом. Повествователь-поэт выступает как иудейский пророк, последний выживший свидетель гибели еврейского народа и, в конечном итоге, воплощение Бога.

Поздняя генделевская «теология» (вполне возможно, и без ведома поэта) являет своеобразное еврейское ответвление теотанатологии, основанной на идее «умершего Бога» и представленной Т.Д. Альтицером и другими радикальными теологами[42]; высказанные Генделевым в поэтической форме взгляды чрезвычайно близки, в частности, к воззрениям еврейского теолога Р. Рубинштейна, автора известной книги «После Освенцима: Радикальная теология и современный иудаизм» (1966)[43]. С другой стороны, некоторые «теологические» тексты видятся лишь упражнениями в поэтической риторике и во многом скрывают истинные основы поэзии и поэтики Генделева.

Разглядеть их мешает и биографический миф, который тщательно и настойчиво распространялся самим поэтом. В рамках его новый, израильский поэт Генделев резко отделялся от прежнего «российского рефлексанта, поэта “ленинградской школы”»[44], а первая поэтическая книга «Въезд в Иерусалим» подвергалась публичному осмеянию[45] и демонстративно исключалась из списков изданного. Метаморфоза ленинградской гусеницы в иерусалимскую бабочку подчеркивалась и графическим решением строф.