Генерал без армии

Шубин напрягся. С такого расстояния ничего не сделаешь!

Староста продолжал говорить. В принципе заметно было, что захвачен не сельский механизатор или, скажем, учитель.

– Отобьем, товарищ старший лейтенант! – прошептал Малинович. – Подкрадемся, огнем окатим, схватим генерала и бросимся тикать!

Было бы все так просто. С начальным составом группы можно было попытаться подойти ближе, стремительным ударом ошеломить противника. Но с кем идти в атаку теперь?

Глеб обозрел свое жалкое войско. Люди смертельно устали, только хорохорились, были способны лишь героически умереть. Ленька Пастухов покрылся бледностью, кусал травинку. Малинович и сам не верил своим словам. Он смущенно улыбался, пальцы его нервно мяли складки комбинезона. Бердыш не шевелился, лежал, сжимая автомат. Взгляд парня остекленел. С этим бойцом уже точно в разведку не сходишь. Купание в болоте не пропало для него даром, он с усилием сохранял нормальный вид. Как прикажете атаковать с таким потешным войском?

В деревню въехала еще одна повозка. Час от часу не легче! С нее слезли две бабы с баулами, поволокли свою ношу по деревенской улице. Вместе с ними прибыли еще трое полицаев, потянулись во двор.

Шубин заскрипел зубами. Неужели все напрасно?

Полицаи здоровались за руку со старостой, обменивались бодрыми репликами. В самый рассадник угодили разведчики.

А Власов… да что он мог знать, когда просился переночевать?

Молодой полицай с кустящимся чубом резким движением напугал повариху, засмеялся. Женщина задрожала, прижалась к генералу. Мордатый тип что-то объявил своим бойцам, кивнул на Власова. Генерал не шевелился, распрямил спину, печально смотрел вдаль.

Полицай подтолкнул его прикладом, повел по тропинке, выходящей с заднего двора. Власов шел, не озираясь, погруженный в свою печаль. Женщина семенила за ним. К полицаю пристроились еще двое. Процессия спустилась к пруду, прошла по тропинке над камышами. Тропа петляла, забирала наверх.

Сарай, куда были загнаны пленные, располагался в зоне прямой видимости, почерневший от времени, сбитый из добротного бруса. К нему примыкали курятник и баня.

Служивый в черном френче вошел внутрь, осмотрелся, шагнул обратно и что-то сказал. Остальные засмеялись.

Женщина юркнула внутрь. Власов замешкался, за что получил прикладом в спину, пригнул голову, пролез в сарай. Захлопнулась толстая дверь, полицай накинул на скобу клык амбарного замка, повернул ключ.

– Товарищ старший лейтенант, он ключ не стал вытаскивать, – прошептал Малинович. – Тот так в замке и торчит.

– Конечно, им лень делать лишние движения, – сказал Пастухов. – Чего этим гадам бояться? Вся деревня кишит полицаями. Товарищ старший лейтенант, а ведь мы можем это сделать. Трава густая, проползем, обогнем пруд. Дальше еще лучше – плетень, бурьян по горло. Подкрадемся к сараям и сделаем дело.

Шубин лихорадочно размышлял.

«Нельзя сдаваться, пока существует хоть один шанс. Полицаи так и не поняли, что взяли командарма Власова. От документов он избавился, Мария Воронова его не сдала, пока, по крайней мере. Сам он тоже признаваться не спешит, надеется, что пронесет. Кусает, поди, локти, что совершил недальновидный поступок, разделив группу».

Один из полицаев постоял в компании, покурил, закинул автомат за плечо и потащился задворками в деревню.

На посту остались двое. Один упал на завалинку и стал зевать. Другой, расстегивая штаны, потащился за угол.

«Что решило руководство полицейского отряда? – размышлял Шубин. – К старосте пришли двое, попросились на постой. Откровенничать, разумеется, не стали. Власов придумал какую-нибудь легенду. Староста не поверил, положил парочку спать, а сам вызвал наряд. Он принял своих гостей за партизан? Самое разумное объяснение. Значит, будет ждать немцев, сбагрит им этих злодеев и может спать спокойно. Вопрос, когда приедут немцы? Не исключено, что вечер и ночь пройдут спокойно. Днем идти нельзя, сразу заметят. В темное время можно обогнуть пруд, снять охрану. Большого количества людей для этого не требуется».

Оставалось только ждать.

Время тянулось неспешно. День прогорал, блекли краски. В ложбине измученным телам было комфортно, душам – не очень. Бойцов пилило беспокойство, нервы натянулись.

Кончалось курево. Разведчики делали по несколько затяжек, потом тушили сигареты, через полчаса снова за них хватались, насаживали щуплые окурки на булавки, чтобы не обжечь губы. Постоянно кто-то дежурил на косогоре.

В деревне ничего не менялось, сновали полицаи, бородатые мужики, бабы в платочках. Особого террора к местному населению здесь не наблюдалось. Староверы недолюбливали Советскую власть, к немцам тоже восторга не испытывали, но по большому счету им было плевать на них. Визжали маленькие дети, лезли через забор. Какой-то мелкий шкет вскарабкался на яблоню, тряс ее, сбрасывая недозрелые плоды. Лаяли и бегали по дворам собаки. Это настораживало красноармейцев, усиливало их беспокойство.