Генерал и его семья

Прибыв для дальнейшего прохождения службы в Н-скую часть, Вася после представления командованию направлялся в общежитие молодых офицеров, когда услышал истошный крик и увидел человека, падающего с третьего этажа ДОСа. Это был Ленька Дронов, попытавшийся повторить подвиг героя «Войны и мира» гвардейца Долохова. Только вместо неведомого советским офицерам рома была водка.

Глава двадцать шестая

Что дружба? Легкий пыл похмелья,

Обиды вольный разговор,

Обмен тщеславия, безделья

Иль покровительства позор.

А. Пушкин

Покровительство в случае Васи и Леньки позорным не было, потому что было взаимным. С первых же дней легкомысленный Дронов признал верховенство серьезного и строгого Бочажка, хотя сам был и старше, и опытней. К неудовольствию привыкших угощаться на халяву дружков-офицеров, Ленька прекратил гусарские кутежи, начинающиеся в день получки и длящиеся дня два, пока у него не кончались деньги. Бочажок наложил запрет на пьянки в будние дни, да и в выходные, и в праздники требовал знать меру и не терять человеческий облик. Всякие рискованные пари, которые Дронов постоянно затевал, но которые чаще всего кончались конфузом, как в конце двадцать пятой главы, Вася тоже не одобрял и по возможности пресекал. Ленька слушался беспрекословно, хотя за спиною сурового друга проказничал и баловался. В частности, играл в карты на деньги и по бестолковости и ухарству неизменно проигрывал.

А Бочажок, в свою очередь, безоговорочно признал дроновское превосходство в области изящных манер, в вопросах элегантности и галантности и особенно в умении изысканно охмурять прекрасный и зачастую слабый пол.

Ленька, не слушая возражений, сразу же отвел нашего героя к портнихе-надомнице, которая за сущие копейки подогнала по нестандартной фигуре Васину парадную форму и шинель. Он приучил Бочажка есть с ножом и вилкой и не путать, в какой руке нож, в какой вилка, не греметь чайной ложкой в стакане, открывать шампанское так, чтобы и хлопок был оглушительный и вызывающий дамский визг, и вино бы не пролилось, ну а про носовые платки вы уже знаете, в общем, Дронов всячески обстругивал, шлифовал и лакировал своего неотесанного и стоеросового друга.

Но главное было не в этом, гораздо важнее для Васи стали Ленькины пьяные разглагольствования о вековых традициях русской армии и о кодексе чести русского офицера. Оказывалось, что им выпала высокая честь служить в таких Вооруженных силах, которые не только разгромили атаманов, разогнали воевод и стерли с лица земли фашистскую нечисть, но и самого Наполеона Бонапарта и двунадесять языков расколошматили в пух и прах, и взяли штурмом неприступный Измаил, и шведам под Полтавой так наваляли, что те зареклись воевать, и гордый «Варяг» затопили, чтоб не сдаваться империалистическим японцам.

— Мы и в бой идем с такими же словами! — восклицал Ленька, размахивая соленым огурцом.

— Это с какими?

— За веру, царя и Отечество!

— Охренел ты, что ли?! За какого царя?!

— Ты, Вася, думай, а не ори! «За Родину, за Сталина!» — это что? Это же то же самое!

— Чего-о?

— Того. Потому что Сталин же у нас получается и как царь, и как вера! Не кричать же «За марксизм-ленинизм!» или, там, «Диалектический материализм!». Сталин же воплощает! Так что смысл тот же самый!

— Ох, Ленька, достукаешься ты с этими разговорчиками! Ох, достукаешься!

— Да с нами ладно, — вмешался Алиев, — но он же эту ерунду и при всех несет, и при Воскобойникове! Вот на хер ты ему сказал, жаль дуэлей нет, офицеры, вместо того чтобы стреляться, доносы в политотдел пишут?

— А пусть эта гнида знает, что все его делишки подлые…

— Кончай, Ленька! Кончай! Закусывай лучше.

Внешне Вася относился к Ленькиной завиральной идеологии скептически и насмешливо, часто прерывал его едкими замечаниями, указывал на политическую безграмотность и на то, что болтун — находка для врага, но на самом деле все чаще соглашался и все больше проникался этими нехитрыми псевдоисторическими концепциями и анахроническими кодексами.

Дело в том, что они пришлись как раз вовремя и заполнили тот сосущий и свербящий вакуум в Васиной душе, который он начал ощущать еще на последнем курсе училища. Нет, никогда, ни на секунду Бочажок не усомнился в истине всепобеждающего учения классиков марксизма-ленинизма (не в боженьку же ему верить, в самом деле?), но политзанятия вызывали уже не только скуку, но и глухое раздражение. Все эти источники и составные части, всякие эти эмпириокритицизмы и детские болезни левизны, этот неизбывный Краткий курс и непонятные вопросы языкознания — все это, наверное, хорошо и правильно, но ему-то, артиллерийскому офицеру, за каким чертом сдалось? Времени, потраченного на бесконечные конспекты первоисточников, было ужасно жалко.