Генерал Империи (СИ)

— Русская эскадра под командованием Войновича нанесла поражение превосходящим силам османского флота, обеспечив прикрытие действий сухопутных сил при осаде Очакова, — чуть задумавшись, ответил фон Эссен. — В том сражении отличился тогда еще бригадир Ушаков. Славное сражение. Но какое оно имеет отношение к нам и текущему моменту?

— Вы, верно не знаете, но Максим Иванович большой поклонник Суворова и Ушакова. Мы с ним не раз и не два беседовали, разбирая их операции и компании. Сражение при Фидониси он особенно ценит. И вот за что. По его мнению, Ушаков, не имея сил для правильного, линейного боя, решился на рискованный маневр. Командуя авангардом, бригадир Ушаков разделил свои силы надвое, упредил флагманский корабль, поставил его в два огня и вывел из строя, нарушив управление всем флотом. И вынудил значительно превосходящие силы османов отойти. Силы Ушаков разделил, но именно это позволило ему сконцентрировать весь свой огонь на флагмане. Из чего Максим Иванович выводил формулу: «В единую минуту, в одном месте быть сильнее. Но место важнейшее и минута весь бой решит».

— Очень многозначительно… — покачал головой фон Эссен. — Но от меня все равно ускользает задумка Меншикова.

— Николай Оттович, — широко и в какой-то мере безумно улыбнувшись, произнес Колчак, — Максим Иванович предлагает нам всеми силами атаковать ночью Гранд-Флит.

— Вздор… — покачал головой Эссен. — Что нам даст утопление их флагмана ценой своего флота?

— Капудан в данном случае – аллегория. Это голова. То есть, головной флот. Он предлагает постараться нанести в ночной атаке как можно больше урона Гранд-Флиту в целом. Чтобы упредить дальнейшую морскую войну с нами и вынудить англичан идти на попятную. Это очень дерзкая идея, но мне она нравится. Я считаю, что у нас есть шансы. Если погасить огни и идти по темноте, то мы сможем подойти очень близко. Так близко, что и старые броненосцы в дело сгодятся. А там и тараном можно бить, и самоходные мины пускать, и даже, чем черт не шутит – на абордаж идти. Да и брандеры, ныне позабытые, применять. Тот же малый эсминец типа «Сокол», с большим зарядом на носу, если ударит дредноуту в борт, имеет все шансы его утопить. Англичане чувствуют свое тотальное превосходство, а потому не ожидают атаки. Они думают, что мы забились в нору и дрожим от страха. А Меншиков предлагает атаковать. То есть, действовать по заветам Суворова – удивлять врага.

— Разве это завет Суворова? — удивился кто-то в зале.

— Меншиков считает, что да, — произнес Колчак. — По его мнению, главным секретом побед Суворова было удивление противника. Удар туда, куда не ожидает, тогда, когда не ждут. Удивишь – победишь. У Ушакова он выводит, как я уже говорил выше, фундаментальную формулу акцентированной концентрации сил. В единую минуту, в одном месте быть сильнее. Но место важнейшее и минута весь бой решит. Тем он и воюет.

— Это безумие… — покачал головой фон Эссен. — Самоубийственное безумие.

— Да, — кивнул Колчак. — Но оно дает нам пусть призрачный, но шанс на победу. Сидение же здесь – еще более верный способ угробить флот. Только совершенно бесславный. Вы же прекрасно понимаете – у нас нет ни единого шанса в правильном бою. Даже миража. Будем сидеть тут – бездарно подохнем. А так… — произнес Колчак и замолчал.

В помещение было тихо. Очень тихо. Пауза затягивалась. Наконец Колчак громко и отчетливо начал продекламировал одно из четверостиший, что Меншиков произнес после воскрешения:

Путь до той звезды, что светит в небе ярче остальных,
Смертью нам грозит, но дело того стоит!
Один – бог войны – услышит в небе звон клинков стальных.
Буря, лютый шторм нас только раззадорят!

— Александр Васильевич! — удивленно воскликнул фон Эссен и осекся. Он вспомнил. Он тоже был на той гражданской панихиде, когда Меншиков воскрес. И тоже слышал эти слова. Странные… страшные… но такие уместные.

— Николай Оттович – решайтесь. В конце концов, когда еще у нас будет такой замечательный шанс вернуть англичанам должок? Хотя бы один из многих? Они так или иначе потопят наш флот. Так почему бы нам не заставить их наслаждаться победой с разбитым лицом и переломанными ногами?

— Вы бредите… — тихо и каким-то неуверенным голосом произнес фон Эссен, глядя на Колчака с некоторым страхом в глазах.