Генеральша. Love story

А что важно теперь?

Ребенок беспокойно зашевелился внутри, и она машинально погладила живот – защитить, убаюкать. Блеск снежинок за окном вдруг стал нестерпимым, и по щеке потекла одинокая слеза.

Стекла в деревянных рамах затряслись крупной дрожью. Варя резко села в кровати, пытаясь разглядеть что-нибудь в окно, расписанное морозными узорами. Только красная полоса рассвета. Только гул реактивных струй и грозный вой. Сверхзвуковые бомбардировщики.

Вейру уже не спал. Запахнувшись в халат, говорил с кем-то по рации. Отдавал приказы. Перехватив испуганный взгляд Вари, он спокойно кивнул.

– Нас бомбят, – полувопросительно произнесла она.

– Не бойся. Здесь мирные жители. Не станут же они бомбить мирные кварталы.

– Почему не станут? – Варя набросила на плечи одеяло, ее слегка знобило, и она уже научилась понимать, что означает это состояние организма: предчувствие опасности. – Почему не станут? Все так делают.

– Все? – Вейру нахмурился. – Иррийцы так не делают. И вообще, в цивилизованном мире не принято…

Конец его фразы потонул в грохоте разрыва. С потолка посыпалась штукатурка. Варя взвизгнула и непроизвольно пригнулась.

Вейру неверяще выругался. Зазвенела посуда в серванте.

Дайне поспешно вел ее в подвал, завернутую в серый командирский плащ поверх ночнушки, а она спотыкалась на неровных ступеньках. Над головой качалась туда-сюда от сотрясений засиженная мухами тусклая лампочка без абажура. Она и не думала, что в этом симпатичном доме такой обшарпанный подвал. Полумрак, едва развеиваемый лампочкой, затхлость, нервное журчание воды в трубах, проходящих совсем рядом с головой, по низкому потолку. Шуршание и тихий писк в дальнем темном углу. Она поежилась, когда ей почудился блеск красных глаз.

– Здесь безопасно, – сказал Дайне, и она вымученно кивнула. – Не волнуйтесь, Барби. У командира все схвачено.

Его уверенный голос успокаивал. Но она видела, какой неожиданностью была эта бомбардировка для Вейру. Ее грозный, хитроумный, многоопытный, но в чем-то до сих пор наивный муж…

– В детстве мы любили играть в подвалах, – рассказывал Дайне. – Представляли, что это страшные подземелья или пещеры. А вы, Барби? Вы лазали по подвалам, когда были маленькой?

Она покачала головой. Нет, она никогда не лазала по подвалам. Она любила плести венки из цветов, лепить тортики из снега и шить куклам красивые платьица. А подвалов она боялась. И не очень понимала, во что могла бы там играть маленькая хорошенькая девочка.

А вот у Ирочки с этим проблем не возникло. Она быстро стряхнула сон и решительно направилась в тот угол, где кто-то шуршал. Из-под ее ног всполошенно порскнули крысята, и она с энтузиазмом погналась за ними. Варя вновь покачала головой, но Дайне смотрел на это одобрительно. Что ж, вздохнула она, почему бы нет? Почему бы Ирочке не развлекаться на манер иррийских детишек? Тем более под присмотром Дайне с большой пушкой на боку, который не даст ее в обиду ни обнаглевшей крысе, ни заплутавшему маньяку.

Лампочка снова закачалась. Варя поплотнее обернулась плащом и присела на деревянный ящик. Бомбардировщики все еще кружили над городом, сея разрушение и смерть.

Варя так и не смогла заснуть до утра. Когда воздушная тревога миновала, она собралась и пошла в госпиталь. Может быть, Кори даст ей снотворное. Или она просто поболтает с Элькой. Или…

Все затянуло дымом пожаров. Снег стал черным от пепла, и стены аккуратных домов покрылись жирной копотью. Улочка, по которой она шла, оказалась завалена. Переломанные балки, щебень, стекло. Вывороченные с корнем обугленные трупы деревьев. Бродящие по развалинам люди с отчаянием в глазах, перемазанные копотью, а кое-кто и кровью, многие одеты не по-зимнему – в том, в чем выскочили из кровати и бросились вон из дома, приговоренного к смерти. Опухшая от слез женщина выудила из кучи щебня сковородку и прижала ее к груди, баюкая, как дитя. Две продрогшие девушки тащили треснувший стул к костру из мебели, возле которого грелись несколько старушек. А у оплавленного канализационного люка навзрыд плакал мальчик лет десяти над телом собаки. Темная кровь расплылась по рыжей шерсти.

Собаку-то за что? Войны – изобретение людей, при чем тут несчастная псина? Варя вспомнила Шпульку, ее наивную преданность, непонимание в темных собачьих глазах, когда пуля разорвала нежную шкурку.

Наверное, она что-то сказала, потому что пацан поднял голову, выдавливая через непослушное горло:

– Нора моего братца вытащила. Закрыла его собой. На Вовке ни царапины, – он мотнул головой в сторону кучки тряпья на слегка обгоревших санках, при внимательном рассмотрении в тряпье обнаружился спящий грудной младенец. – А Нора… – он всхлипнул.

Собака едва слышно заскулила. Жива, поняла Варя. Еще жива.

– Тащи-ка сюда санки, – сказала она, наклоняясь.

Кто думает о собаке в такое горькое время? Волоча санки, за которыми оставался на припорошенном снегу кровавый пунктир, вслед за Варей, несшей младенца, мальчик все не мог поверить в надежду.