Генезис и структура квалитативизма Аристотеля

В нашем анализе критики Аристотелем математической теории вещества Платона мы подошли к необходимости рассмотрения взглядов Стагирита на математику вообще и на соотношение ее с физикой в частности. Геометрическая теория Платона предполагает вполне определенное понимание математики, природы математических объектов, их онтологического статуса и познавательной функции. В рамках платоновского понимания математики конструкции «Тимея» оказываются вполне правомерными. Расхождения Аристотеля с Платоном лежат поэтому несколько глубже и не сводятся к простому рассогласованию во взглядах на вещество и его строение: одним из оснований этого расхождения теперь выступило их разное понимание математического знания.

Уже предварительный сравнительный анализ отношения к математическому знанию Платона и Аристотеля вскрывает любопытную парадоксальность позиций двух философов. Действительно, Платон подчеркивает принадлежность математических предметов к умопостигаемому бытию. Математика у Платона – это пропедевтика в науку об истинном трансцендентном бытии мира идей. «Это наука, – говорит о геометрии Сократ, – которой занимаются ради познания вечного бытия, а не того, что возникает и гибнет» (Государство, VII, 527b). Итак, у Платона математические предметы образуют особый умопостигаемый мир, лежащий «на пути» от мира становления, мира чувственно воспринимаемых явлений к миру истинного бытия, идеальных сущностей. Аристотель критикует именно это изолированное (χωρισμός), т. е. трансцендентное самостоятельное существование математических предметов вне феноменального мира. Одним из основных аргументов, выдвигаемых Аристотелем против отдельного – отделенного от физических тел и явлений – существования математических предметов является то, что такое существование делает невозможным обнаружение их свойств в физическом мире. Он говорит: «Ясно также, что математические предметы не существуют отдельно; если бы они существовали отдельно, то их свойства не были бы присущи телам» (Метафизика, XIV, 3, 1090а 28–31). Это затруднение Аристотель считает основным: как можно объяснить передачу свойств от сущностей к явлениям при наличии разрыва между двумя мирами, если математические предметы существуют отдельно и самостоятельно? Такие способы соединения этих миров, как «приобщение» или «подражание», Аристотель отбрасывает, считая их «пустыми метафорами» (Метафизика, I, 9, 192а 27–28).

Ситуация оказывается весьма парадоксальной. У Платона математические предметы существуют вне физических тел, но они их самым решительным образом определяют и составляют их подлинную сущность. У Аристотеля же математические предметы погружены как их отвлеченные моменты, как абстракции, в сами физические тела, но зато совершенно инактивированы в их объяснительной функции, в их роли сущностей и детерминантов физического мира. Парадокс еще более обостряется тем обстоятельством, что Аристотель отвергает отдельное существование математических предметов во имя и ради объяснения свойств физических тел. Эти предметы являются для Аристотеля всего-навсего абстрактными математическими свойствами, т. е. посторонними для физики. Итак, парадоксальность этих двух позиций мы видим в том, что, изолируя математические предметы от физических, Платон энергично математизирует физику, Аристотель же, погружая математическое вглубь физического, дематематизирует физику. Парадокс состоит в уравновешивании каждой позиции ее противоположностью, отрицанием. Платоновский разрыв математического и физического миров уравновешивается сведением физического мира к математическому («в сущности»), а аристотелевское погружение математического в физическое, их «слияние», уравновешивается их реальным разрывом: математическое знание выносится за рамки физики, математические предметы не объясняют «поведение» физических тел[49].