Гений

А вотъ вдовецъ среднихъ лтъ съ дочкой — подросткомъ. Человкъ серьезный и крайне скромный, видимо ушедшій всецло въ свою профессію или службу. Провинціалъ; врно живетъ тамъ у себя, въ своемъ город, совсмъ замкнутой жизнью, пол-дня работаетъ, а потомъ — къ дочк — и вс его радости, весь смыслъ его жизни въ этомъ ребенк. Двочка некрасива, и некрасивость ея еще больше бросается въ глаза оттого, что она всегда очень странно одта. Отецъ накупилъ ей много всякихъ нарядовъ, она всегда въ новомъ. Наврно, передъ отъздомъ на воды, приходя въ лавки, онъ спрашивалъ всего самаго лучшаго, красиваго и моднаго. Самъ онъ во всемъ этомъ ничего сообразить не можетъ, не понимаетъ — совсмъ не его это дло; онъ поврилъ на слово прикащикамъ — и они, кажется, спустили ему вс свои негодные товары. Все на бдной двочк безвкусно, аляповато, сидитъ ужасно; ботинки съ какими-то огромными помпонами, на шляпкахъ желтыя птицы и зеленыя ленты, въ рукахъ ярко-голубой зонтикъ — и всегда въ этомъ род. Двочка больна, даже очень серьезно, она, видимо, таетъ, задыхается, мучительно кашляетъ. Только эта нежданная, долго не замчавшаяся болзнь и могла заставить отца бросить все и везти двочку на воды. Онъ, очевидно, понимаетъ ея положеніе, не отходитъ отъ нея ни на шагъ, не спускаетъ съ нея глазъ и все, что онъ думаетъ и чувствуетъ, выражается на грустномъ, измученномъ лиц его. Въ немъ идетъ борьба надежды съ отчаяніемъ. Покажется ему, что у нея видъ лучше, что она, безъ задыханій и кашля, прошла сотню шаговъ — онъ такъ и расцвлъ, глаза блестятъ, на губахъ блаженная улыбка, голосъ его дрожитъ отъ восторга — онъ вритъ въ ея выздоровленіе. Но вотъ припадокъ удушья, кашель такъ и колотитъ, такъ и разрываетъ эту бдную грудь — и несчастный отецъ безнадежно, растерянно озирается по сторонамъ, будто ищетъ защиты, спасенія, хоть и знаетъ, что нтъ нигд защиты и спасенія. Она не доживетъ до осени… что съ нимъ тогда будетъ?!. На нихъ смотрть невыносимо…

Еще совсмъ молодой, лтъ тридцати, офицеръ. Богатырская фигура, красивое, пріятное лицо съ выразительными черными глазами. Его можно встртить везд — онъ пьетъ воды, гуляетъ по парку, появляется на музык. Онъ разговариваетъ съ знакомыми, подходитъ къ нимъ, улыбается, иногда даже смется. Но вдругъ глаза его меркнутъ, онъ весь какъ-то сгорбивается и быстро идетъ, очевидно самъ не зная куда, никого не видя и не слыша. Онъ, сначала шопотомъ, а потомъ все все громче и громче разговариваетъ самъ съ собою, снимаетъ съ руки своей обручальное кольцо, цлуетъ его, потомъ говоритъ, говоритъ, глядя на это кольцо, обращаясь къ нему. За дв недли, на моихъ глазахъ, онъ постарлъ ужасно, его густые темные волосы почти вс посдли. Я встртилъ его какъ-то въ парк. Онъ шелъ прямо на меня и разговаривалъ со своимъ обручальнымъ кольцомъ, которое держалъ у самыхъ глазъ. Невыносимая мука слышалась въ его голос. Онъ поровнялся со мною и меня не видлъ.

— Господи! — стоналъ онъ:- зачмъ-же такъ жестоко?.. разв я когда-нибудь стснялъ тебя, запрещалъ теб что-нибудь?.. Какъ-же ты могла уйти такъ… тихонько, предательски?.. Маша, да, вдь, это невозможно!.. Ты не можешь быть такой женщиной!..

Вдругъ онъ бшенымъ движеніемъ надлъ себ кольцо на палецъ, ударилъ изо всхъ силъ себя кулакомъ въ грудь, потомъ подбжалъ къ молодому деревцу и съ дикимъ, почти звринымъ рычаніемъ, сталъ его раскачивать, силясь сломать, вырвать…

Молодая дама съ ребенкомъ и нянюшкой. Глаза у дамы темные, пунцовый ротъ сердечкомъ, зубы такъ и сверкаютъ. Очевидно, обдумываетъ и свой скромный, не безъ поползновеній на изящество нарядъ, и каждое свое слово, и каждое движеніе. Говоритъ нараспвъ, вставляетъ французскія фразы. Такъ и льнетъ ко всмъ, кто кажется ей «plus comme il faul», но длаетъ это очень ловко, осмотрительно, осторожно. Она такъ любезна, такъ умильно улыбается, разговорится и сейчасъ-же скажетъ о своемъ муж, который занятъ, бдный, и лтомъ служебными длами, назоветъ свое имя, свою фамилію, самую настоящую русскую, довольно распространенную фамилію. Она обо всхъ и все знаетъ, даже и то, чего нтъ въ дйствительности, очень мило сплетничаетъ. Она достигла своего, со всми почти знакома, даже «адамова голова» ей любезно киваетъ и пожимаетъ руку; дни ея проходятъ весело и разнообразно.

Но я случайно зналъ ея тайну; ея мужъ и она, несмотря на свою совсмъ русскую фамилію, — некрещеные евреи. Наконецъ, нянюшка на что-то разссердясь на хозяйку, обнародовала это, и черезъ день весь — скъ оказался посвященнымъ. Эффектъ былъ полный. Черезъ два дня интересная дама скрылась.