Гений

И все в таком духе. Конца предложения я не слышу. Постепенно замедляю бег, оказываюсь позади цепочки и тогда ныряю в узкое пространство между вагонами. Все солдаты, которых я вижу, несутся к месту взрыва. Другие остались на месте взрыва пылевой бомбы. А те, что преследовали меня, вероятно, все еще в недоумении прочесывают улицы, по которым я убегал. Я выжидаю и, когда становится ясно, что рядом никого нет, выныриваю из своего укромного местечка и бегу вдоль путей, но уже с другой стороны. Снова распускаю волосы. Теперь только нужно подобрать подходящий момент для торжественного появления.

На каждом вагоне что-то надписано мелким шрифтом. Уголь. Меченое оружие. Боеприпасы. Пищевые припасы. Возникает искушение остановиться у вагона с едой, но я понимаю: во мне говорит мальчишка из Лейка. Напоминаю себе, что больше не питаюсь из мусорных баков, а в штабе Патриотов кладовка набита едой до отказа. Заставляю себя бежать дальше. Надписи, надписи. Поставки для фронта.

Вдруг я останавливаюсь как вкопанный. По ногам и рукам проходит дрожь. Быстро возвращаюсь, чтобы убедиться, не привиделось ли мне.

Нет. Символ вычеканен на металле. Я узнáю его где угодно.

Косой крест, перечеркнутый посередине. Мысли мои мечутся. В памяти всплывает красный знак, нарисованный баллончиком на дверях дома моей матери; чумные патрули, идущие от дома к дому по Лейку; Иден, которого увозят. Этот крест не может значить ничего другого: в вагоне едет мой брат или кто-то, имеющий к нему отношение. Весь интерес к планам Патриотов испаряется в один миг. Здесь, может быть, томится Иден!

Раздвижные двери вагона заперты, а потому я отхожу на несколько шагов, с разбега подпрыгиваю, быстро перебираю ногами по стенке вагона, цепляюсь за крышу и подтягиваюсь на руках.

В центре крыши круглый металлический люк — им, вероятно, пользуются, чтобы проникнуть внутрь. Я подползаю к нему, ощупываю пальцами кромку и нахожу четыре защелки. Я лихорадочно пытаюсь открыть их — солдаты могут вернуться в любую секунду. Толкаю крышку со всей силы, она отходит в сторону. Я пробираюсь в щель и спрыгиваю внутрь.

Приземляюсь с тихим стуком. Здесь так темно, что поначалу я ничего не вижу. Протягиваю руку, касаюсь чего-то — похоже на округлую стеклянную поверхность. Постепенно начинаю различать предметы.

Я стою перед стеклянным цилиндром высотой и шириной почти с вагон, сверху и снизу у него металлические диски. От него исходит очень слабое сияние. Внутри на полу я вижу какую-то фигуру, из одной руки у нее змеятся трубки. Я сразу понимаю, что передо мной мальчик. Его чистые коротко подстриженные волосы вьются мягкими волнами. Одет он в белый спортивный костюм, выделяющийся в темноте.

Громкое гудение в ушах заглушает все. Это Иден. Иден. Наверняка он. Мне выпал джекпот — я не верю своей удаче. Он здесь, черт знает как, в огромной Республике, по счастливой случайности я его нашел! Я его вытащу, мы бежим в Колонии раньше, чем я мог себе представить. Бежим прямо сегодня!

Я подскакиваю к цилиндру и бью по нему кулаком, надеясь отчасти, что он разобьется, хотя и вижу, что толщина его не менее фута, он пуленепробиваемый. Несколько секунд я даже сомневаюсь, что мальчик меня слышит. Но тут его глаза открываются. Мутные, они безумно мечутся, наконец пытаются остановиться на мне.

Я не сразу осознаю, что мальчишка вовсе не Иден.

Разочарование горечью обжигает мне язык. Он такой маленький, наверное, ровесник моего брата, что лицо Идена возникает перед моим взором и не желает исчезать. Значит, есть и другие, пораженные необычным штаммом чумы? Да, конечно, это более чем логично. С чего бы вдруг у Идена, одного на всю страну, проявился этот штамм?

Мы с мальчиком некоторое время смотрим друг на друга. Он видит меня, но, похоже, не может прогнать с глаз туман; он щурится, напоминая мне близорукую Тесс. Иден. Я вспоминаю, как от чумы сочились кровью его радужки… судя по тому, как мальчик за стеклом пытается разглядеть меня, он почти ослеп. Такой же симптом, скорее всего, мучает и моего брата.

Внезапно ребенок выходит из транса и со всей скоростью, на какую способен, ползет ко мне и прижимает обе руки к стеклу. Глаза у него бледные, матово-карие, а не зловеще-черные, как были у Идена, когда я видел его в последний раз, но нижние половинки обеих его радужек темно-алые от крови. Означает ли это, что мальчик — или Иден — идет на поправку и кровь отливает от глаз? Или наоборот, ему становится хуже, потому что кровь к глазам приливает? Радужки Идена были целиком заполнены кровью.

— Кто там? — спрашивает пленник.

Стекло приглушает голос. Он все еще толком не видит меня. Даже с такого малого расстояния.

Я тоже выхожу из транса.

— Друг, — отвечаю я хрипло. — Я хочу освободить тебя.

Стоит ему услышать мои слова, как его глаза широко распахиваются, на маленьком лице расцветает надежда. Я шарю руками по стеклу в поисках чего-нибудь, что открывает треклятый цилиндр.

— Как эта штука действует? Она безопасна?

Мальчик бьется о стекло. Он в ужасе.