Гении разведки

К этой встрече Паисий был не готов. Выглядел не хворым, а испуганным. На вопросы отвечал путано. Долгая беседа, которую вели с ним архиепископ и иеромонах, закончилась лишь ни к чему не обязывающим полуобещанием Паисия поговорить с кем-то из священнослужителей, работавших, как и он, под немцами.

Ратмиров и Михеев в выводах были единодушны: о немецкой школе богословия их собеседник, бесспорно, слышал. Очень вероятно, даже знал ее слушателей. Не исключали возможность: учился в ней и сам.

Значит, первая ниточка нащупана. От нее потянулись и другие. Встречался священнослужитель с людьми подозрительными, в маленьком городке никому не известными, пытавшимися скрывать свои посещения Паисия. Не слушатели ли немецких курсов тянулись к неразговорчивому человеку в одеяниях священника?

В Москве приказали начатую операцию обязательно продолжать. Началась оперативная разработка подозреваемого. Тянулась она долго. Но Михеев не ошибся. Выяснилось, что действительно посещали Паисия курсанты школы. Именно этот иуда был оставлен немцами при отходе. Потом он и сам признался: да, закончил разведшколу под прикрытием богословских курсов, оставлен под Смоленском резидентом.

Вот таким образом проходила своеобразная «церковная» борьба разведок.

Свой — чужой? Везде только свой!

И, конечно, возникает немало вопросов. Благодаря упорству, способностям, умению ладить с людьми разными и чутко улавливать происходящие изменения Иван Иванович Михеев быстро продвигался вверх по линии церковного прикрытия. Он познакомился со многими столпами Русской православной церкви. К нему хорошо относился будущий патриарх Алексий I. Глядя на него, и другие священнослужители признали высокого молодого бородача Михеева своим.

А что происходило с ним в жизни светской? Как складывалась его судьба? Он нашел себе спутницу — надежного и понимающего друга. Домашние, люди простые, лишних вопросов не задавали, объяснений не требовали, считали, сложилось так, как сложилось.

Нельзя сказать, что Михеев находился на нелегальном положении. Но устои церковной жизни порой не совпадали с жизнью страны, бившейся не за выживание, а за победу в войне. Однажды иеромонаха, посланного Ратмировым по церковным делам в Вязьму, срочно вызвали в местный военкомат: шла поголовная мобилизация в действующую армию. Признаться, кто он на самом деле, офицер госбезопасности не мог. К счастью, удалось быстро связаться с Москвой, и вопрос с отсрочкой от призыва, правда, не без сложностей, был отложен. А «Михасю» приказали быстро даже не уезжать, а сматываться из Вязьмы.

Похожий, как считает Иван Иванович, случай произошел на его глазах позже. По неведомо кем отданному приказу владыка Василий вынужден был принять в храм незнакомого священника со служкой. Двадцатилетний могучий парень выделялся, как, впрочем, и Михеев, пышущим здоровьем на фоне пожилых церковников. Эта пара выглядела подозрительной: никому из местных не известная, она, как признался сам священник, вынуждена была некоторое время оставаться под немцами. О том, как жили при оккупации, оба рассказывали сбивчиво, неохотно.

«Михась» немедленно сообщил своим. Приказ, как говорится, не заставил себя ждать. Помогать «подозрительным» во всем, никаких бесед о работе при немцах не вести. Михеев понял, в чем дело. Скоро его догадки подтвердились. Действительно, священник и его служка сотрудничали с немцами. После ареста были перевербованы и честно замаливали грехи, сотрудничая с органами.

А однажды Михеев, привыкший постоянно «проверяться», заметил за собой «хвост». Менял маршруты, сбивая с толку соглядатая. Пытался затеряться в подворотне, петлял по проходным дворам. Но преследователь попался опытный. И «Михась», поняв, что попытки оторваться бесполезны, направился по широкой дороге в городской парк. Там и подошел к нему знакомый по службе в экономическом управлении НКВД офицер. Пожали руки, поговорили. Нарушая негласные правила, офицер осведомился, почему его коллега облачен в церковные одеяния. И Михеев тактично, но высказал товарищу свое недовольство: даже сослуживцев в разведке расспрашивать об этом не принято. Попросил забыть о встрече. Тут же прозвучало извинение.

Уже за границей, куда Михеев попал в составе высокой делегации священнослужителей в 1945 году, с ним произошло похожее. В благословенном тенистом саду советского посольства в жарком Тегеране Михеев размышлял о том, что мечтал попасть в иранскую столицу еще до войны и потрудиться здесь под крышей этого самого посольства. Но тогда было не суждено. И тут увидел знакомого по работе во внешней разведке, с которым вместе готовился к тегеранской командировке. У того — сбылось. Старый знакомец пристально разглядывал члена делегации в длинной рясе. Прошелся мимо него, но подойти не решился. Встретившись через много лет на Лубянке, товарищ, занимавший к тому времени высокий пост, признался: «Я все понял и рассекречивать тебя не собирался. И уж очень ты был хорош в рясе и с огромным крестом».