Он закрыл тканью картину и на какое-то время погрузился в раздумья, уставившись в дрожавшее пламя свечи неподвижным взглядом. Затем снова стал ходить, словно мерил свою комнату по длине, ширине и диагоналям, то и дело подходя к окнам и напряженно всматриваясь в темноту – ни души! Солнце начало пробиваться сквозь горизонт, сквозь тишину, сквозь свежесть раннего утра. Сердце тревожно клокотало. А рука потянулась к спасительному карандашу, родив от него новый рисунок. Здесь на юношу, с той же линией бровей и густой копной тугих кудрей, пристально смотрит лысый старик с характерным беззубым профилем. Правая рука старика словно лежит на плече юноши, и оба тела сливаются в единый торс, напоминая первый рисунок Наслаждения и Боли. Старик смотрит на любимого юношу и, словно в зеркале, видит в нем свою утраченную юность, а во взгляде его ощущается удивительная нежность к высокомерному мальчишке.
Он опять подошел к окну. Утро вступало в свои права. Стали видны отчетливые очертания деревьев, запели птицы. Вдруг в оконном стекле появилась нагая фигура Салаи. Она смотрела на него из Зазеркалья с какой-то надменной насмешкой.
– Где ты был, Салаи? Что же ты со мной делаешь! – с отчаянием вырвалось у него из души…
– Что я делаю? -Переспросил тот с жуткой полуулыбкой. –Это касается только меня.
– Но я беспокоюсь о тебе, Салаи, мальчик мой. – Леонардо приложил ладонь к стеклу, словно пытаясь дотронуться до того, кто находился по ту сторону окна.
– Я больше не ваш. И не нуждаюсь в вашей заботе! Она меня ужасно обременяет!
– Салаи, что ты говоришь? Ты пьян!
– Я теперь всегда буду пьян. Отстань от меня, надоедливый брюзгливый старик! – всегда такие ровные и красивые зубы его сейчас изображали злобный оскал.
– Салаи, я устал. Я хочу отдохнуть, так что никаких войн, никаких больше войн, прошу тебя! Потому что я сдаюсь…
Обнаженная фигура за окном мгновенно растаяла в утреннем воздухе, словно ее и не было, оставив, однако, после себя какой-то смрад, часть которого смогла просочиться в дом… Леонардо пытался понять что это было, но ничего путного не приходило на ум. Было лишь чувство незримого присутствия самого дьявола в этой быстро рассеивавшейся тьме.
…При дворе папы Льва X положение Леонардо было блестящим, а слава о нем гремела по всей стране. Его считали патриархом живописи и все хотели с ним познакомиться. В Ватикане он встретил своих старых знакомых – Браманте и Рафаэля Санти, который к тому времени уже успел создать себе громкое имя великолепной росписью ватиканских станц.
– Как же я рад видеть тебя снова, Рафаэль! – Леонардо прижал красивого, молодого художника к груди. – Видел твои грандиозные работы и должен сказать – они поистине потрясающие! Настоящие шедевры! Ты – Гений! И работаешь ты, не покладая рук…
– Маэстро Леонардо, – ответил ему Рафаэль, – работы много, заказы идут один за другим, ни на что другое не остается времени. В этом смысле я похожу на учителя своего Перуджино, помните, что за час успевал святого нарисовать. – Оба они засмеялись. –Однако, какой в этом толк?
– Ну тебе ведь хорошо платят за твои безмерный талант и усердие, Рафаэль! – то ли спросил, то ли констатировал Леонардо.
– Ха, скажу я вам, что Ватикан должен мне много, но не в состоянии платить. Пусть это останется между нами, маэстро Леонардо, но не далее как вчера зовет меня Папа Лев на аудиенцию. Я в радости подумал, что он, наконец-то, желает расплатится за мою работу. Каково же было мое разочарование, когда Его Святейшество стал жаловаться на пустую казну, говорил, что у Ватикана нет денег, а те, что есть – крайне нужны им самим, поскольку именно они заставляют землю вращаться. Представляете? Так и сказал! Не любовь, не уважение, не вера в Бога, а деньги! И предложил рассчитаться со мной, что бы вы думали? …кардинальской шапкой! -он сдержанно захохотал. – Ну разве я похож на монаха, готового принять целибат? Да и невеста у меня есть – Маргарита, самая прекрасная женщина в мире! – его глаза наполнились сиянием.
– Я полагаю, все твои задумчивые лирические мадонны – это образ Маргариты, не так ли? Они, скажу тебе, бесподобны!
– Не все так считают, маэстро Леонардо. -молвил Рафаэль. –Вот Микеланджело, например, недавно громогласно заявил, что живопись – это занятие для женщин и посредственностей вроде Рафаэля. Он говорил, что скульптура и живопись так же отличаются друг от друга как солнце и луна. К тому же, он ненавидит моего друга Браманте…
Леонардо вздохнул. Этот гениальный человек и здесь, в Риме, распространяет свое неблаготворное влияние. А Рафаэль продолжал:
– Знаете ли вы, что Микеланджело однажды сбежал из Ватикана, присвоив деньги Папы? Только его возвращение позволило избежать гнева Его Святейшества. И вот теперь он, презирающий живопись, заявил, что он художник самого Господа Бога и принялся расписывать Сикстинскую Капеллу! Интересно, как у него это получится?
– Адский труд, Рафаэль! Потолок Сикстинской капеллы находится в 20 метрах над полом и имеет огромные размеры!