Генрика

Чего-то же Юрка в ней видел? Козочьи ножки, и плечи – как плечики для пиджака. Детского, лучше сказать, пиджачка… Спинка – не дай бог, руку положишь, – прогнется. И щечечки пыхнут. А шейка высокая, с ямочкой между ключиц. Мягенькой, теплой ямочкой…

Рукой бы потрогать, губами коснуться – блажь…

«Старый бес! – усмехнулся Палыч. Ведь ямочки между ключиц, не видел… – Шельма! Бес!» – тряс головой Осип Палыч.

***

Волны достигли высокой вершины, застыли на миг в ощущении счастья, и тихо пошли на спад. Обессилев, застыла Аленка на утомленном теле любимого. Ускользала из пальцев, как тающий воск, утомленная страстью, Алешина плоть. «Может, что-то не так?» – едва не всплакнула Аленка, чувствуя, что не решается глянуть в глаза, как ни в чём ни бывало. Стыдливость прохладным дыханием щекотала ресницы.

«Всё теперь…» – всхлипнула тихо Аленка. Назад, вглубь, где привычно стучало всегда, возвращалось сердце. Тело Алеши ослабло, и не тянулось на встречу…

Где-то реки текли точно так же – обычно, как до того. Солнце светило, и рожь колосилась, продолжалась война, где горели свои и чужие танки. Так же, обычно, одни убивают других; летят под откос паровозы… Ничем эти двое: Алена, Алешка, сделав такое, кажется, не изменили мир…

– Алена, – позвал он чуть слышно, – тебе хорошо? Это счастье, Аленка! Счастье. Ты знала, что оно есть?

Весь мир обойдя глазами, Алена вернулась к нему.

– Да! Я, наверное, знала…

Пусть текут теперь реки. Война? Есть еще солнце и рожь золотая в полях… А главное – эти глаза. В них засветилась жизнь. Боль, конечно, не отменялась, но после того, что они натворили вдвоем – боль потеряла власть.

Он целовал её пальцы. Прикрыл глаза, но она не боялась за это. Там царили теперь не война и не боль.

– Я знаю, отчего они, цвета… – он искал вместо «желтые» – слово другое, получше…

– Цвета подсолнуха, да?

– Нет. Пальцы твои – цвета солнца!

– И от чего?

– От чистотела. Ты выжигала раны, спасала мне жизнь…

– Да? – улыбнулась Алена, не пряча правды. – А ты… ты скажи, хорошо тебе было, Алеша? – вздохнула, посмотрела в глаза, и осторожно пустила руку под одеяло.

– От счастья чуть было не задохнулся! – признался Алеша, – Смерть уйдет, когда есть такое, Аленка, милая!

– Спасибо, я же… и целоваться я не умела. Не было…

Тень легла на лицо Алеши:

– Ален, извини, если что-то я сделал не так…

– Это делала я, – возразила Аленка, – а могло быть у нас по-другому?

Он не мог возразить.

– Это случилось, любовь священна… Значит, жить нам, Алеша, вместе, долго, и умереть в один день…

– Да, только, через очень и очень много лет, после войны, Алена!

Они помолчали, подумав о будущем.

– Я же с пятого класса, Алеша, вот так про тебя одного могла думать. С другим – и представить бы не могла. А ты в это время учился в девятом. А потом: я же все понимала, когда и сама перешла в девятый – у вас с Клавой уже было то, что теперь у нас. Пусть не так, может быть: «Я не знаю!» – подсказывал внутренний голос, а внешний сказал, – Ну, примерно так.

– Не так! – возразил Алеша.

***

А мама, на следующий день навестив Алешу, растерянно, радостно, скрытно, не уставала креститься. «Семеныч, душа твоя светлая, слов твоих добрых, забыть невозможно. Будем, конечно, теперь будем жить! Боже, какие глаза у Алеши нынче! Чудо господне! Боли в глазах не скроешь, но счастья не скроешь также».

«Аленка? – подумала мама, – Девочка, шельма малая, ты натворила чего, а? Аленка?» – повторяет, всё понимая, и улыбается мама…

***

– Юрка! – позвал Осип Палыч, – Ты помнишь, про Воронцову я говорил?..

***

Дай бог, не ошибалась мама: старуха с косой отступила от сына. Теперь не провалы в беспамятство – сны приходили ночами к Алеше. С каждым утром он становился сильнее.

«Это, девочка, надо понять – это счастье!» Теперь так и будет – помнила маму Аленка. Смелая, близкая и осторожная, приподнимала край одеяла. Крыло одеяла, накрывая обоих, казалось не тканью, покоящей и согревающей – а судьбой. Она была так осторожна, Аленка, когда обнимала Алешу…

***

Забилась, загрохотала дверь. Никто, всю войну, не стучал к Аленке…

Накинув платье, Аленка тревожно метнулась к двери.

– Ты, что без трусов и по городу ходишь? Днем? – услышал Алеша мужской удивленный голос.

–Юр-аа?! – оторопела Аленка. А он, бесцеремонный, еще раз проскользил ладонью по талии и ягодицам Аленки – проверил.

Онемела Аленка, а он захлопнул дверь, и мгновенно, в два шага, вытеснил из коридора.

– А! – осекся он вдруг, – М-мм… А ты что, замуж вышла? Ну, извини, извини, я вижу! Не знал, Аленка!

– А, – он уже отступил, – это самое… я просто так заходил. Просто. Пойду, я, Аленка. – Бывай, – попятился он, и захлопнул дверь с той стороны.

Алеша хотел приподняться и потерял сознание.

Припала Аленка, как от удара в спину, щекой прижалась к косяку. Покатили, скользя через пальцы на плечи, Аленкины слезы…

Не промолвил ни слова, не шелохнулся, Алеша.

Холодной росой заблестел на его лице пот. По следу, еще не остывшему, быстро, как пуля, вернулась безумная боль. Открылась рана, выскользнув струйкой крови из-под одеяла…