Генрих Сапгир. Классик авангарда

В «Терцихах Генриха Буфарева» «игры» приводят Сапгира к изобретению авторского alter ego (фамилия Буфарев — от скрещения двух корней: «бух» («бухать», «бухарик») и «буф» («буффон», «буффонада»)): «Генриха Буфарева я знаю давно, потому что я его придумал. Он мой тезка и мой двойник. Он живет на Урале. Он пишет стихи. Как всякий советский человек, бывает в Москве и на Кавказе»[278]. Такое масштабное изобретение лирико-эпической персоны роднит Сапгира с творчеством ряда модернистов, к примеру, с великим португальским писателем Фернандо Пессоа (1888–1935) и его персонами-гетеронимами — Фернандо Пессоа, Альберто Каэйро, Альваро де Кампос, Рикардо Рейс, Бернардо Соарес, имена которых стояли на обложках разных книг Пессоа. В «Терцихах» («терцины» + «стихи») раскрывается все великолепие Сапгира с его словотворчеством, социальной иронией и сатирой, его абсурдом и его неожиданными всплесками лирики и этического прозрения героев: «А на дуроге — дымовозы / и мразогрязь… божба, угрозы — / живьем корчуют и мостят // Сквозит на взлобье — исинь — ветошь / И любят так, что не поверишь / как бы насилуют и мстят» («Пельсисочная»)[279].

Учитывая тот факт, что «Черновики…» (1985), «Терцихи…» (1984, 1987) и «Этюды…» (1987) пролегают единым текстовым пластом на рубеже пореформенной поры, отделяющей время советское от постсоветского, было бы заманчиво отделить этими книгами этапы модернизма и постмодернизма у Сапгира. Заманчиво, но целесообразно ли? Разные критики различными терминами определяли все творчество Сапгира и отдельные его компоненты: «поставангард» (В. Кривулин), «новоавангардизм» (Р. Циглер), «постмодернизм» (Ю. Орлицкий)[280]. Нам самим по душе термин «неомодернизм», особенно в связи с «литературной» триадой «Черновики Пушкина» — «Терцихи Генриха Буфарева» — «Этюды в манере Огарева и Полонского». Но дело не в терминах, и здесь не место дебатировать правомерность их употребления по отношению к культуре последних четырех декад советского периода[281]. Соблазнительно думать (вслед за М. Эпштейном и др.) о советском постмодернизме уже в 1960-е годы, а об альманахе «Метрополь» (1979) как о записке о состоянии (не)здоровья советской литературы. Но еще соблазнительнее забыть о сформулированных теориях и производить теорию прочтения стихов Сапгира на основе корпуса текстов самого Сапгира. «Любое определение и схема условны,» — писал Сапгир. «Классификация — безнадежное дело. Гораздо интереснее уловить жизнь в ее мгновенном движении — для меня»[282]. Вспомним наблюдение Сапгира, высказанное в беседе с Т. Бек (в ответ на вопрос: «А как вы относитесь к местному постмодернизму — если это вообще не фикция?»): «<…> Какая же это фикция? Посмотрите, сколько по Москве зданий в духе постмодернизма. Их построили уже при Лужкове. Когда старинные башенки украшают совершенно современный дом. Эклектика всего и сплошная цитация — всюду, я к этому отношусь очень хорошо. У меня тоже цитаты часто встречаются, и это нормально. А знаете, кто был первым настоящим постмодернистом? <…> Пушкин Александр Сергеевич. У него цитаты бесконечные. <…> Играющий человек»[283]. Homo ludens…

11. Прорыв

В период «перестройки» запрет на публикацию стихов Сапгира в «толстых» журналах был снят. Первая отечественная публикация состоялась в декабре 1988 года, в журнале «Новый мир»[284]. Подборка Сапгира называлась «Сатиры и сонеты» и включала три текста из «Голосов» и четыре из «Сонетов на рубашках». Через месяц после первой публикации, в январе 1989 года, появляется вторая — монолог «Амадей и Вольфганг» (кн. «Монологи») в «экспортном» журнале «Советский театр». Даже после стольких лет непечатания в СССР Сапгир не смог обойтись без посредничества легитимных «шестидесятников». Короткое предисловие Беллы Ахмадулиной — написанная полуэзоповым языком врезка «в добрый час» — говорит о многом: «…но между Сапгиром и широким кругом читателей неопределенно виделась и четко ощущалась препона, не зависящая от достоинств автора и этого возможного круга. Какая-то часть его творчества распространялась устной оглаской и стала сведением наслышки, имуществом сознания наподобие фольклора»[285]. Сапгир, в письме от 20 декабря 1990 года: «…здесь меня с трудом, но начали печатать — в разных журналах»[286]. Весной 1989-го Сапгира печатает журнал «Литературная Армения», а к концу того же года стихотворения Сапгира выходят в московском «Дне поэзии — 89», куда его до этого допускали только в качестве переводчика. В 1990 году в журнале «Огонек» появляется большое интервью с Сапгиром. Тогда же Сапгира впервые печатают центральные журналы «Огонек» и «Дружба народов» и периферийные — «Радуга» и «Родник». О Сапгире — как не только о детском поэте — впервые заговорила читающая публика. Начинается триумфальное шествие Сапгира (или, если вспомнить афоризм Б. Слуцкого, его появление из перестроечной пены).