Генрих Сапгир. Классик авангарда

Интересно было найти в современной Сапгиру американской поэзии подобие принципам прекрасной лирико-аналитический тавтологии, которые разрабатывал Сапгир вслед за Гертрудой Стайн, научившей этому методу поэтов XX века (см. знаменитую матрицу Г. Стайн «Rose is a rose is a rose» из стихотворения «Sacred Emily», 1913). Приводим несколько строк из стихотворения Ч. К. Вильямса (С. К. Williams, р. 1936) «This Happened», впервые опубликованного в журнале «The New Yorker» в 2001 году: «<…> A casual impulse, a fancy, never throught of until now, hardly thought of even now… / No, more than impulse or fancy, the girl knows what she’s doing, / the girl means something, the girl means to mean, / because, it occurs to her in that instant, the beautiful or not, bright yes or no, / she’s not who she is, she’s not the person she is, and the reason, she suddenly knows <…>»[294]. У Ч. К. Вильямса к слегка популяризованному и разбавленному «методу» Гертруды Стайн добавлена интонация Уоллеса Стивенса. У Сапгира прием звучит более оригинально, остро, беспощадно, как и у самой Стайн: «I have sat with so many. I have sat with wives who were not wives, of geniuses who were real geniuses. I have sat with real wives of geniuses who were not real geniuses. I have sat with wives of geniuses, of near geniuses, of would be geniuses, in short I have sat very often and very long with many wives and wives of many geniuses».

(«Я сидела с очень многими. Я сидела с женами, которые не были женами, гениев, которые были настоящими гениями. Я сидела с настоящими женами гениев, которые не были настоящими гениями. Я сидела с женами гениев, почти гениев, будущих гениев, словом, я сидела часто и подолгу со многими женами и с женами многих гениев»)[295].

Осенью 1998 года, под влиянием Л. Родовской (Сапгир), Генрих Сапгир был крещен в православном храме в Париже[296].

12. Поздняя слава, последние песни…

К середине 1990-х годов Сапгир занимал положение патриарха московского литературного авангарда. Он широко печатался и много выступал, нередко по нескольку раз в неделю, как на многочисленных вечерах и презентациях, так и в компаниях коллег и почитателей поэзии[297]. Это было время большого социального и творческого напряжения. Прежде всего, в последние годы жизни Сапгир много писал — стихов и прозы. В Москве, за восемь месяцев до смерти, Сапгир сделал следующую надпись на 1-м томе своего собрания сочинений: «Максиму: Прими мою „бурю и натиск“, если тебе будет интересно, я уже вознагражден. <…> 31 января 1999»[298]. «Sturm und Drang» Сапгира не прекращался до последних дней.

Среди поэтических книг и циклов Сапгира, созданных в начале и середине 1990-х годов, есть большие и меньшие удачи. В таких книгах-циклах, как «Новое Лианозово» (1994), «Собака между бежит деревьев» (1994), «Женщины в кущах» (1995), местами видны творческие швы и чертежи, пусть талантливые, но все же швы и чертежи, в которых порой слишком выпячен метод[299] (ср. название книги 1991 года «Развитие метода»). Вот пример — стихотворение «Подмосковье» из цикла «Новое Лианозово» (1997): «в Подмосковье / талый снег / картина Саврасова / сочится кровью / по весне / песенка Утесова // серый лес / у полотна — / сыро туманно / пора Левитана / и встают / на перекличке — / а вдали районы / белого картона // в тучи прячется / луна — / сброшенные с электрички — / призраки — чудовища / рондо Шостаковича!». Здесь Сапгир будто бы теоретизирует о том, как писать стихи à 1а Sapgir («Но тогда я не занимался теоритезированием», — писал Сапгир в 1998 году о своих поэтических экспериментах начала 1960-х[300]). Вспоминаются слова Яна Сатуновского, высказанные в 1964 году в адрес поэмы Сапгира «Старики»: «Несмотря на всю свою тягу к ирреальному <…> Сапгир, в сущности, очень умственный, рациональный поэт»[301]. В 1990-е годы на самоселективность Сапгира негативно повлиял тот факт, что его стихи в последние годы шли «нарасхват». Отвечая на непрекращавшиеся просьбы журналов дать стихи, Сапгир компоновал новые циклы и подборки, в которых порой смешивались старые и новые стихи и повторялись те же самые тексты («Просто я цикловой», — заметил Сапгир в беседе 1998 года)[302]. Поэт торопился возместить упущенное за годы непечатания. В последнее десятилетие своей жизни Сапгир широко общался с молодыми литераторами, был чаще всего благосклонен, много сделал для литературной легитимации нового, постсоветского поколения. Он был убежден, что поэты нового поколения лучше, чище; что они не отравлены ядом советской эпохи. Нота скорби особенно отчетливо звучит в словах основателя «Вавилона» Дмитрия Кузьмина: «12 октября 1999 года. Сегодня хоронили Сапгира. Это трудно себе представить: так много жизни в нем было. Даже в последние месяцы он искрился и пенился жизнью, как шампанское»[303]. Именно эти литераторы из поколения родившихся в поздние 1960-е — ранние 1970-е стали хранителями памяти Сапгира[304].