Генрих Сапгир. Классик авангарда

Кира поставила на журнальный столик пакеты с ломтиками жаренной в масле картошки и еще какую-то мелкую закуску. Водка пилась в изобилии и как бы нарочно быстро, чтобы мгновенно подействовать. Мы начали оживленно обсуждать разные общественные и литературные проекты. На этом чтении Губанова были и другие «смогисты»: Алейников, Кублановский и еще несколько персонажей, фамилии которых я не знал, а имена забыл.

Генрих вспоминает в предисловии к стихам Губанова (антология «Самиздат века»): «В середине 60-х в нашей компании — на Абельмановской, где Холин снимал полуподвал, и на Бауманской, где я тогда жил в комнате на четвертом этаже с балконом — на Елоховскую церковь, — появились странные пьющие мальчики-поэты: Леня Губанов, Володя Алейников, Юрий Кублановский и с ними еще полтора десятка мальчиков и девочек, всех не упомнишь…»

Выпьем? — мягко предлагал Генрих, и все выпивали. Потом еще и еще. Вообще Генрих скорее «аккомпанировал» свободной стихии нашего собрания, чем направлял его в определенное русло. Не мешал вольным высказываниям. Не «шикал», не закрывал балконную дверь, которую отворили настежь из-за крепчайшего табачного дыма и спиртовых испарений. Я и потом не замечал никогда за ним боязни оказаться в одной компании с людьми самых радикальных взглядов. Он всегда оставался либеральным русским интеллигентом. В то же время, в тот вечер Сапгир показался мне задумчивее, грустнее, чем прежде. Напивался он с тем же воодушевлением, что и остальные, ожидая чтения стихов Леней Губановым.

Я не помню, что читал в тот вечер Губанов. Впервые я увидел его стихи напечатанными в самом конце восьмидесятых. Общее впечатление было, что это поток поэзии, извергнутый талантливой натурой, которая весьма эклектично переварила опыт Есенина, Маяковского и Вознесенского. В моем возбужденном водкой мозгу роились звуки губановских строк, где в дьявольской фантасмагории груди клубились на аэродромах животов, а жадные губы отсасывали сперму грядущего и блядущего всемирного потопа.

Впрочем, может быть, я вообразил эти гиперреалистические метафоры под наркозом алкоголя и воющего голоса Губанова.

Генрих всему происходящему нежно радовался, как бог Саваоф, породивший землю и все сущее.

Зимой 1970 г. ватага гуляющих людей искусства, среди которых был Генрих Сапгир, заехала к нам с Милой на Речной вокзал. Есть такой район на северной окраине Москвы — между Химками, каналом Москва — Волга и деревней Ховрино. Северный речной порт. Пароходы, ресторан с восторженными росписями времен сталинских пятилеток и строительства Беломоро-Балтийского канала армией рабов ГУЛАГа. Привокзальный парк с пьяной персидской сиренью и курносой купеческой золотой акацией всегда будоражил меня невероятной противоречивостью.

Гуляющая ватага забрела к нам из портового ресторана, где давали жареного карпа, по пути к художнику Петрову. Может быть, Генрих решил заглянуть ко мне по ассоциации между моим литературным псевдонимом и фамилией художника? Мы напоили гуляк чаем и угостили вином. Деревенская изба художника Петрова стояла в сохранившейся еще части Ховрино, — за церковью. Максиму было три года. Я не хотел оставлять его и Милу. Мудрый и добрый Генрих не попенял, а понимающе обнял. Максиму же обещал подарить свою новую книжку.

И не обманул. Приехал месяца через четыре, весной с книгой стихов «ДОРЕМИ», которую надписал: «Дорогому Максиму — от дяди Генриха, который написал эту книжку с любовью к музыке и таким симпатичным ребятам, как ты, Максим. Г. Сапгир. 1–5–70». Книжка только что вышла в издательстве «Детская литература». На обложке рыба играла на трубе-геликоне. Максим очень любил и до сих пор любит эту книжку и возит ее везде с собой, заряжаясь сапгировской фонетикой.

Т

ут раздался хриплый бас,разрыдался Контрабас.
— Клар-р-ра, Клар-р-а! Где ж она?
Разр-р-рывается Стр-р-руна!

На этот раз Генрих приехал один. Мы почти не пили. Он читал «Похмельную поэму», чистую и торжественную, как снег на Рождество:

…И

Пушкин — полурусский полубог,и Блок —
кудрявый, как цыган, профессорский сынок,
и Хлебников, как хлеб и как венок,
и ты, и он, и все —
Россия,
Рок…

В 1997 году, в предисловии к моим стихам, вошедшим в антологию «Самиздат века», в раздел «Петербург 50-х—60-х», Генрих писал: