Генрих Шестой глазами Шекспира

– О, лорд Сеффолк, так вы у нас мясник? А где же ваш нож? Кардинал Бофор, если вы коршун, то где ваш клюв? – ерничает королева.

– Я не хожу с ножом, чтоб резать спящих, – с достоинством ответствует Сеффолк. – Но я готов омыть свой меч кровью того, кто оскорбил меня подозрениями в убийстве. Давай, Уорик, обвини меня в убийстве Глостера, если посмеешь.

Кардинал Бофорт, Сомерсет и другие уходят.

Интересно, почему? Бофор никак не отвечает на обвинения и молча покидает сцену. Ну, допустим, он как священнослужитель считает ниже своего достоинства участвовать в подобном разговоре. Или ему страшно, и он потихоньку ускользает. Но почему с ним уходят «Сомерсет и другие»? В сговоре, если мне не изменяет память, участвовали только четыре человека: Сеффолк, кардинал, Йорк и Маргарита. Так почему же вместе с Бофором уходит и Сомерсет? Он тоже в курсе? С ним кто-то поделился? Вопрос о том, насколько Сомерсет в курсе заговора, мы уже поднимали в предыдущей сцене, и остался он без ответа. Или этот человек полностью «не в теме», но настолько предан кардиналу, что считает оскорбительным для себя присутствовать там, где оглашаются подозрения в адрес Бофора? Пока непонятно. То ли Шекспир придумал этот «уход» для оживления мизансцены, то ли за действием стоит какая-то интрига, которую нам разъяснят в дальнейшем. И, кстати, совершенно непонятна ситуация с Йорком. Он в авторской ремарке заявлен как участник сцены, стало быть, присутствует при происходящем. А где его реакция на известие о смерти Глостера? Где хоть одна реплика, хоть один поступок? Зачем вообще он здесь? Йорк – один из заговорщиков, случившееся никак не может оставить его равнодушным. Что он делает? Что думает? Уходит ли вместе с «Сомерсетом и другими» или остается? Ничего не ясно. Ладно, подождем. Возможно, Шекспир таким странным манером пытался подчеркнуть уже заявленную в первой части пьесы политику Йорка сидеть тихо, не высовываться и внимательно наблюдать, потому и вывел его в этой сцене участником «без слов», оставляя режиссеру и актеру широкое поле для творческой фантазии.

Уорик смело принимает вызов Сеффолка и объявляет, что готов на все, чтобы доказать свою правоту. Маргарита в ответ начинает обвинять Уорика в заносчивости и надменности.

– Государыня, вы так рьяно пытаетесь защитить Сеффолка, что это начинает вызывать определенные вопросы, – сурово замечает Уорик.

– Презренный, низкий, тупоумный лорд! – в негодовании кричит на него Сеффолк. – Твоя мать, похоже, наставляла рога твоему папаше и прижила тебя от грубого мужлана! Ты не настоящий Невилл, в тебе нет благородной крови!

– Благодари бога, что здесь присутствует король, и это связывает мне руки, не то я бы убил тебя, не раздумывая, – говорит Уорик. – Это не я, а ты рожден неизвестно от кого, это ты гнусный бастард. Только такая гадина, как ты, могла убить спящего!

– Ну, ты-то спящим не будешь, когда я приду пустить тебе кровь, – злобно обещает Сеффолк.

– Ладно, пойдем, посмотрим, кто кого.

Сеффолк и Уорик уходят. По всей видимости, поговорить «как пацан с пацаном».

А король, по своему обыкновению, не высказывает ничего, кроме надежды на божественное провидение:

– Тот, кто прав, вооружен трижды, а тот, кто лжет, – безоружен.

Шум за сценой.

Возвращаются Сеффолк и Уорик с обнаженными мечами.

Король возмущен:

– Как, лорды? Вы посмели обнажить мечи в моем присутствии? И что там за крики?

– Государь! – кричит Сеффолк. – Уорик – предатель! Он напал на меня с толпой граждан!

Шум толпы за сценой. Входит Солсбери.

А вот любопытно, откуда это «входит Солсбери»? Мы хорошо помним, что когда король отправил Невилла-младшего лично осмотреть труп герцога Глостера, тот попросил отца остаться и побыть с толпой, но ремарки о том, что «Солсбери уходит» совершенно точно не было. То есть папа Невилл как был на сцене, так и должен оставаться. Так откуда же он теперь «входит»? На самом-то деле мы понимаем, что Невилл-старший действительно должен был выйти, чтобы контролировать волнующуюся толпу, и отсутствие соответствующей ремарки – не более чем торопливая небрежность автора пьесы.

Невилл-старший, появившись в зале суда, продолжает обращаться к народу, толпящемуся за сценой:

– Стойте там, я сам все скажу королю.

После чего говорит Генриху: