Генрих VIII. Казнь

— Я не понимаю, что такое эта ваша словесность. Я даже думаю, что этого ты не понял и сам. Если тому, что никому не понятно, учат в вас в колледже, тем хуже, или тем лучше, вернее сказать. Разве словесностью ты прокормишь себя? Разве, владея этой будто наукой, ты сможешь ввести в дом свой жену? Разве позволишь, чтобы у неё были дети, их ведь надо же чем-то кормить? Нет, тебе не на что будет содержать дом, жену и детей. Тебе придётся ютиться весь век одному. Разве ты вынесешь полное одиночество и к тому же презрение всех почтенных людей, которые имеют честь проживать на Молочной улице Лондона?

Рано лишившись матери, тоскуя по ласке, давно тянувшийся с тайной жадностью к женщине, любящий большую семью, ясно видя, что отец прав, холодея и сжавшись, неуверенно возразил:

— У меня будут друзья...

Отец воскликнул, поджав иронически губы:

— Вздор! — И прибавил уверенно: — Без денег не бывает друзей, а за деньги друзья не надёжны. Бескорыстно любят лишь малые дети, да и то не всегда, а корыстной любви не бывает.

Оскорблённый тем, что, уже заразившись чтением и жаждой писать, был вынужден принимать неправду и откровенный цинизм, твёрдо помня прекрасные истории, рассказанные профессором в колледже, выговорил, чуть не заплакав от унижения:

— Люди и без денег станут меня уважать. Их уважение зависит от меня одного. Чтобы они уважали меня, мне надо всего лишь стать человеком.

Отец высоко поднял брови, вновь иронически усмехаясь:

— Это за что же станут тебя уважать?

Возбуждённо принялся разъяснять, как возвышенна, как благородна для всякого человека глубокая, истинная, всесторонняя просвещённость, впитавшая в себя мудрость прошедших веков, терпеливо приумноженная, однако взращённая именно ею, и не докончил, отец его перебил:

— Всё это вздор, вздор и вздор. Уважать только за то, что прочитал много книг? Такого несчастья не бывало никогда и нигде!

Запальчиво крикнул, хотя до тех пор никогда не кричал на отца:

— Это несчастье, как ты говоришь, уже когда-то было у греков. Теперь это в Италии. Так говорят!

Отец рассмеялся скрипуче и холодно:

— Возможно, у итальянцев, у греков, что нам до них? У нас уважают человека по количеству денег, земли и овец.

Шагнул вперёд и твёрдо сказал:

— Да, это так, но я не верю тебе!

Снявши локти с конторки, вставши прямо, по-прежнему усмехаясь, отец спокойно уверил его:

— Вот поживёшь на свете, сразу поверишь.

Поклялся с тревожно и громко бьющимся сердцем:

— Нет, никогда! Лучше я уйду в монастырь!

Отец властно отрезал:

— Ничуть. Ты не уйдёшь в монастырь. Я сделаю из тебя адвоката. Я так решил.

И повернулся к сыну спиной.

Глава шестнадцатая ИСПЫТАНИЕ

Мор ещё видел его сутуловатую спину, в чёрном длиннополом камзоле, с широким белым воротником на плечах, и пристально размышлял о судьбе человека.

Свободен ли человек сам избрать себе жизненный путь? Или над ним тяготеет чуждая воля? Во всём и везде? Или не во всём, не везде? Тогда где и в чём открыта возможность проявить свою волю? И в таком случае в какой мере от нас самих, а в какой мере от обстоятельств зависима наша судьба?

Его взяли из колледжа, как берут вещь, не слушая возражений, принудили учиться в юридической школе, а он не подстригся в монахи, не ушёл в монастырь, как поклялся в пылу возмущения.

Был ли безволен и слаб? Суровая ли воля отца оказалась сильнее? Здравый ли смысл победил жажду чтения и писания?

Бесспорно было только одно: учиться плохо не умел. В подготовительной школе Нью-Инн на его способности обратили внимание. Два года спустя попал в Линкольн-Инн, в школу высшей ступени, считавшуюся во всей Англии лучшей.

Изучал законы и посещал судебные заседания. Его учили, что права граждан ограждались законами и что предназначается для тех, кто эти законы нарушил, по злому умыслу или случайно. Преступники проходили перед ним чередой, изо дня в день, мужчины и женщины, молодые и старые, вовсе чужие друг другу и в близком родстве, отцы и дети, деды и внуки, зятья и тёщи, ограбленные и ограбившие, жестокие, беспощадные, бессердечные, как дикие звери, обыкновенные, не примечательные ничем, как две капли воды похожие на сновавших по улицам горожан.

Скоро увидел, что для этой нескончаемой вереницы озлобленных и ужасно несчастных людей, преступивших закон, несмотря на страх сурового наказания земли, овцы и деньги служили единственным источником жизни, единственной солью, единственным смыслом её. Владеть этими привычными ценностями жаждали все. Чем больше, тем лучше. Золотые монеты, которые носит каждый из нас в кошельке, заботливо охраняя их от воров, вернее, чем дьявол, соблазняли, влекли, манили, распаляли зависть и алчность, совращали с истинного пути честного труда и заслуженного достатка, растлевали совесть, единую в нас, порождали все слыханные и даже неслыханные пороки, сеяли смуту в сердцах, разъединяли навечно связанных кровным родством, друг на друга натравливали самых близких друзей, приносили бесчестье, страданье и кровь. Кровь и кровь без конца.