Географ глобус пропил

К сумеркам наш лагерь готов. Стоит палатка, горит огромный костёр, варятся в котле рожки. Отцы сушат продукты и шмотки. Я в стороне в одиночку чиню разорванную гондолу. Я отказался от всякой помощи, заявив, что помощники только напортачат.

Я по-прежнему мокрый. Я на четвереньках ползаю по снегу то за резиной, то за клеем, то за ножницами. Губы мои в ожогах от прилипших сигарет. Я курю так, словно хочу выдымить из себя душу, чтобы не было стыдно. Моё лицо всё ещё пылает от брошенной в него воды. От костра ко мне идёт Маша, тихо присаживается рядом на корточки и смотрит на мои трясущиеся пальцы в оранжевой слизи клея.

– Может быть, вам всё-таки нужна помощь, Виктор Сергеевич?

Я смотрю на Машу сквозь дым сигареты. Маша смотрит на мои пальцы и не поднимает глаз. Я чувствую, что она поняла, как мне сейчас хреново. Как мне холодно, тоскливо и унизительно от бессилья. Я чувствую, что Маша хочет снять с меня хотя бы ту боль, которая кривым гвоздём засела во мне после нашей вчерашней встречи в затопленном лесу. Но сейчас я так испсиховался и устал, что мне безразличны все благие побуждения Маши.

– Я же сказал, мне помощь не нужна, – отвечаю я. – Не мешай. Уйди.

Маша встаёт и уходит. Я доклеиваю заплату и протекторы один. Потом я тоже встаю, иду к костру, молча сдвигаю с бревна Чебыкина, сажусь и протягиваю к огню замёрзшие руки со склеенными пальцами. Воцаряется тяжёлая виноватая тишина. И тут в неё всверливается басовитое жужжание лодочного мотора.

– А может, это не те?.. – умоляюще предполагает Люська.

– Кому же ещё быть, кроме них? – угрюмо говорит Борман.

– Спирт выпили и возвращаются, – убито добавляет Овечкин.

– А если спрятаться, костёр затушить?.. – паникует Тютин.

– Сиди, не дёргайся! – рычит Градусов.

Моторка выползает из-за кустов. На середине реки она выглядит маленькой, как перочинный ножик. Поравнявшись с нами, Санёк, который по-прежнему лежит на носу, машет Толяну рукой на берег.

– Заметили!.. – охает Люська, растопырив глаза.

Толян резко перекладывает руль.

«На этот раз я его убью», – тяжело думаю я.

И вдруг происходит чудо. От резкого поворота, от удара течения в борт моторка круто, в секунду, переворачивается. На миг в воротнике пены мелькает её просмолённое днище. И всё – река пуста, словно кто-то смахнул с неё лодку невидимой рукой.

– Уто… – потрясённо шепчет Люська.

Но тут из воды, как чёрные мячики, выныривают две головы. Бешеными саженками Толян и Санёк гребут к нашему берегу.

– Надо помочь!.. Ведь утонут же!.. Катамаран спустить!.. – не отрывая глаз от плывущих, хватает меня за рукав Маша.

– Спущен уже наш катамаран, – отвечаю я.

Мужики добираются до мелководья и, кашляя, отплёвываясь, руками отбрасывая воду, рвутся к берегу. Дрожащие, синие, мокрые, они появляются на поляне и кидаются к костру. Отцы молча расступаются, давая им место. Я сижу там, где сидел. Мужики хрипят, с них льёт.

– Согреться… – выдавливает из себя Санёк.

Отцы молча наблюдают, как мужики тянут к огню руки, а потом по одному начинают уходить, словно от колодца, в который плюнули. Остаются только Градусов и любопытный Тютин, который, вытягивая шею, прячется за моей спиной. Санёк поднимает голову и обводит поляну взглядом. С бровей его свисают сосульки волос. Я сижу.

– Земляки… Вы это… Простите нас… Ну, пьяные были…

В ответ ему – всё то же молчание.

– Дайте водки… – вдруг просит Санёк. – Загнёмся же с холода…

Бутылки у всех на виду лежат в распотрошённом продуктовом мешке.

– Нету водки, – в тишине отвечаю я.

– Начальник, будь человеком…

– Нету водки, – повторяю я. – И вас чтобы через пять минут здесь не было.

Санёк смотрит на меня побелевшими глазами. С такими глазами вцепляются в горло. Но мне не страшно. Я хочу драки.

Однако Санёк ломает себя.

– Дай хоть у костра посидеть до рассвета, – просит он.

– Четыре минуты.

– Ну дай хоть спичек сухих… – придушенно говорит Санёк.

Я молчу, глядя на часы. Я не хочу мстить этим мужикам. Я не хочу причинять им зло. Но я не хочу делать для них ни капли добра.

– Три минуты.

Толян, обхватив голову руками, начинает тихо и тонко материться, доводя себя до отчаянья, чтобы набраться сил. Я жду. Толян замолкает.

– Время, – говорю я.

Санёк ещё немного сидит, потом медленно поднимается и за плечо поднимает Толяна. Оба они, сгорбившись, уходят через снег, чавкая сапогами. Уже на опушке Толян оборачивается.

– Ну, щенки, ждите гостей!.. – орёт он. – Не жить вам, падлы!..

Ему никто не отвечает. Мужики скрываются в лесу.

Отцы к костру не подходят.

– Рожки уже в кашу раскисли, – говорю я.

Ужинаем без разговоров, быстро. Я так и не встаю с бревна, будто приколочен к нему. Меня избегают. Только кто-то – я не заметил, кто – ставит передо мной, как перед собакой, мою миску.

– Надо караулить ночью, – глухо говорит Борман. – Вдруг вернутся…

– Не майтесь дурью! – зло отвечаю я. – Идите спать!

Отцы угрюмо уходят в палатку, а я остаюсь. Я слышу, как в палатке что-то тихо и жалобно говорит Люська, как ноет Тютин.

– Ложитесь, не каните! – бурчит Градусов. – Он уснёт, мы с Чебой вылезем дежурить!..