Географ глобус пропил

– Градусов, – говорю я. – В общем, вот тебе деньги, и вали в посёлок за хлебом. Возьми с собой Чебыкина.

– И Жертву, – добавляет Градусов. – С его рожей нам всё продадут.

По доске, приставленной к стенке, мы забираемся в окно. В церкви захламлено, но пол почти везде уцелел. Мы располагаемся. На ржавом листе кровельного железа из щепок и досок я разжигаю костёр. Борман из обломков кирпичей строит пирамидки, кладёт на них перекладину и вешает котлы. Все тянутся к огню погреться.

– Как-то неудобно в церкви костёр жечь, – вдруг говорит Маша, закутавшаяся в спальники и сидящая поодаль.

– Как французы в восемьсот двенадцатом году, – добавляет Овечкин.

– Да пофиг, – говорит Демон.

– Ну, идите на улицу, под снег, – предлагает Борман.

Я молчу. По-моему, Господь за этот костёр не в обиде. В своей душе я не чувствую какого-то несоответствия истине.

– Вот если отремонтировать тут всё, подновить… – хозяйственно вздыхает Борман.

– Наверное, не стоит, – говорю я. – По-моему, так Богу понятней.

Когда обед готов, возвращается экспедиция Градусова. Градусов и Чебыкин влезают в окно и спрыгивают на кучу мусора. Потом из-за подоконника появляется голова Тютина, но тут же исчезает. Слышен треск проломившейся доски, жалобный вопль и удар о землю.

– По домам хлеб скупали, – говорит Градусов, протягивая к огню красные лапы. – Давайте жрать быстрее, охота, как из пушки…

Мы обедаем. Сквозь прорехи в крыше на нас падают снежинки.

– Ну что, пойдём церковь зырить? – отобедав, спрашивает Чебыкин.

Все соглашаются. Мы идем зырить церковь.

Над нами – величественный сумрак. В окна клубятся белые облака. Пол усыпан отвалившейся штукатуркой, битым кирпичом, обломками досок, дранкой. Стены понизу обшарпаны и исцарапаны, исписаны матюками, но сверху ещё сохранились остатки росписей. Из грязно-синих разводьев поднимаются фигуры в длинных одеждах, с книгами и крестами в руках. Сквозь паутину и пыль со стен глядят неожиданно живые, пронзительные, всепонимающие глаза. В дыму от нашего костра лица святых словно оживают, меняют выражение. Взгляды их передвигаются с предмета на предмет, словно они что-то ищут.

Я рассказываю отцам о символике храма, поясняю, где что было, показываю фрески: Оранту в конхе, Пантократора в куполе, евангелистов на парусах, Страшный суд.

– Ой!.. – пугается Люська, взглянув вверх, в глаза Пантократору.

– Эротично! – восхищается Чебыкин и подбирает с пола кусочек фрески с частью затейливой славянской буквы. – На память, – благоговейно поясняет он.

Мы останавливаемся в шахте колокольни. Перекрытия здесь кое-где рухнули, лестницы хлипко висят на трухлявых балках.

– А что делали на колокольне? – наивно спрашивает Люська.

– Портянки сушили, – мрачно поясняет Овечкин.

– У нас в деревне тоже есть заброшенная церковь, – говорит Тютин, – только нас в неё не пускали, потому что однажды один мальчик залез на колокольню, упал и разбился.

– Я тоже хочу на колокольню! – загорается Люська.

– Гробанёшься – сто хирургов по чертежам не соберут, – отвечает ей Борман.

– Дак чо, если кто поможет, так не гробанусь… Я в санатории в прошлом году на такое дерево влезла, так меня пожарные снимали, вот. Борман, полезли туда, а? Поддержишь меня…

– Да хлыздит он! – кричит Градусов. – Он только пальцем в нос лазить умеет! Митрофанова, давай я тебя стаскаю!

– Ну идём, Борман, а то я с Градусовым пойду.

– Лезь с этой рыжей шимпанзой, не жалко! – злится Борман.

Градусов, презрительно насвистывая, пробует ногой лестницу.

– А-а, я тоже полезу! – решается Чебыкин.

– Шеф идёт первым, – важно предупреждает его Градусов.

Наверное, мне не стоило разрешать этот альпинизм, но я уверен, что ничего не случится. Градусов лезет первым и командует, Люська ойкает и взвизгивает, Чебыкин кряхтит и пихает её в зад. Мы задираем головы, наблюдая их медленный подъём. Доски скрипят, на нас сыплется труха, в воздухе пылит извёстка. Последний марш Градусов проползает на брюхе и встаёт в проёме входа на звонницу.

– Делайте, как я, не каните, – пренебрежительно поясняет он.

Но Люська, застряв на ступеньках, канит.

– Дак чо… Не все же такие смелые и сильные…

Градусов гордо раздувается.

Наконец и Люська, и Чебыкин добираются до порога арки и уползают на площадку, где раньше хозяйничал звонарь.

– Долезли… – с сожалением вздыхает Тютин.

Обратно спускаются наоборот: впереди Чебыкин, который ловит Люську, позади Градусов. Люська цепляется за его гусарскую куртку, как за самую надёжную опору. Борман, видя это, плюёт и уходит к костру. Градусов, обнаглев, сходит вниз не сгибаясь, с сигаретой в зубах, и держится за кирпичи двумя пальцами.

Отдуваясь, Чебыкин и Люська спрыгивают к нам.

– Там так высоко!.. – с восторгом рассказывает Люська. – И видно всё-всё-всё! Я чуть не упала со страху! Как это Градусов не боялся?

– А мне-то что? – хмыкает со второго этажа Градусов. Он даже не смотрит под ноги. Его мушкетёрский сапог промазывает на ступеньку, и Градусов с грохотом кубарем летит по лестнице вниз.