Географ глобус пропил

– Оставь мне чибон, Вовтяй, – попросил Тухметдинов.

– Тухлый, не воняй, – сказал Колесников, закуривая.

Все уважительно смотрели, как Колесников курит.

– Гаснет, гадина. – Колесников достал изо рта сигарету и осмотрел её. – На. – Он бросил сигарету Тухметдинову. – А это что за порнография? – обрадовался Колесников, заметив спрятавшегося в угол отличника Сметанина. – Сметана? Хочешь, по стенке размажу?

В раздевалке все подобострастно рассмеялись.

Колесников, подобрав шапку-чуханку, подошёл к Сметанину и натянул её ему на голову.

– Как фашист, – сказал он. – Ну-ка, кричи: «Хайль Гитлер!»

Сметанин под шапкой молчал.

Колесников толкнул его в лоб, и Сметанин стукнулся затылком об стену. На щеках его блеснули слёзы. Колесников сдёрнул с него чуханку, достал из кармана ручку и, отодвинув волосы со лба Сметанина, нарисовал на нём свастику.

– Свинья!.. – вдруг крикнул Сметанин, отпихивая Колесникова.

– Зырь, пацаны, – отступая, сказал Колесников. – Сейчас изобьёт меня, как Тимур – Квакина!

Он тихонько ударил Сметанина в скулу, и тот заревел.

– Чухан чмошный, – сказал Колесников и пошёл к двери. – Ты мне на улице попадись – я тебе покажу «свинью», сука.

Он открыл дверь и задержался в проёме.

– Линейка начинается, мужики, – сказал он.

Классы многоголовым прямоугольником были выстроены вдоль стен спортзала. На стенах торчали баскетбольные корзины и шведские лестницы. На окнах от сквозняка тихо позванивали решётки. В белом свете облачного дня блестел крашеный пол. На нём сплетались и расплетались изогнутые линии волейбольной разметки. Там, где на стене красовалась мишень для метания мячиков из разноцветных концентрических кругов, висел портрет Брежнева.

Витька, как всегда, пробился в первый ряд, где оказывались одни девочки. Под портрет Брежнева из пионерской комнаты уже принесли специальную скамейку с дырками. В дырки вставлялись знамёна. Перед скамейкой стояли учителя и директриса.

Зашипели динамики, заиграла траурная музыка. Проигрыватель находился в каморке физруков. Дверь её приоткрылась, и оттуда выскользнул Дроздов. Он по стенке пробежал за спинами учителей и свернул в коридор. Когда музыка кончилась, директриса Тамбова сказала:

– Ребята!

Раньше она всегда говорила «Товарищи!». Но однажды на линейке в тишине после этого слова Витька слишком громко пробурчал: «Тамбовский волк тебе товарищ…» За это Витькиных родителей вызвали на педсовет. Тамбова в дальнейшем сменила «товарищей» на «ребят», а старшеклассники начали здороваться с Витькой.

– Советское правительство, – медленно говорила директриса, словно на диктанте, – коммунистическая партия и весь советский народ понесли тяжёлую утрату. Вчера скончался… Леонид… Ильич… Брежнев… Траурный митинг объявляю открытым.

– К выносу знамени! – звонко отчеканила председатель Совета дружины, она же старшая пионервожатая Наташа Чернова. – Пионерской организации! Борющейся за право носить имя Василия Ивановича Чапаева! Смирно! Равнение на знамя!

Учителя расступились, и вперёд вышло всё дружинное звено барабанщиков. Бело-алые, как кровь на снегу, барабанщики вызывали у Витьки мучительную зависть, радость и желание быть среди них. Витька тайком давно просился у Наташи Черновой взять его в барабанщики, но та всё раздумывала. Витьке нравился грозный рокот барабанной дроби и ритмичный грохот маршей, которые он знал назубок. Витька сам стеснялся своего желания, ржал над горнистами, багровеющими от натуги при дудении, и однажды даже высморкался во флаг дружины, но всё равно надеялся стать барабанщиком, хотя его пионерский возраст уже грозил превратиться в комсомольский.

Гремел барабанный марш, и в зал внесли знамя. Расставив локти, перехватив полотнище, древко держал Колесников – теперь строгий и недоступный. Впереди и позади него, подняв руки в пионерском салюте, шагали Лена Анфимова и Люба Артёмова. Руки их были в белых перчатках, ноги – в белых чулках, в волосах – белые банты, а через плечо – алые ленты. Все трое, они чеканно шагали в ногу. Витька смотрел, как приближается Леночка, как она тянет носок, как на ней разлетается короткая юбка, как сквозь рубашку просвечивает лифчик, как в отблеске тяжёлого знамённого бархата лицо её становится нежно-розовым и красивым вдвойне.

Чётко поворачиваясь, знамённая группа по периметру обошла зал и заняла своё место.

– Вольно! – скомандовала старшая пионервожатая. – В знак памяти!.. О Леониде Ильиче!.. Брежневе!.. Объявляется!.. Минута!.. Молчания!.. Смирно!.. Флаги склонить!..

Барабаны вновь затрещали. Маленькие флаги каждого класса поехали вниз, распускаясь до самого пола.

Некоторое время длилась тишина.

– Вольно, – сказала Чернова.

– Ребята, – снова выступила директриса. – Вся наша страна замерла от горя. Ушёл из жизни выдающийся человек. Со всех сторон Советского Союза в Москву…

«Начинается…» – со скукой подумал Витька.

Домой после митинга он возвращался с Будкиным. На улице было хмуро, сумеречно от тяжёлых туч над городом. То и дело из окон доносилась траурная музыка. Она же играла по трансляции на заводе, долетая до слуха неровными волнами.