Географ глобус пропил

Катамаран обходит одну «расчёску», потом, чиркнув бортом, другую. Борман командует толково, без нервов. Но третью «расчёску» мы зацепляем кормой. Градусов сражается с еловыми лапами и выдёргивается из них красный, лохматый, весь исцарапанный.

– Бивень! – орёт он на Бормана. – Соображай, куда командуешь!

И тотчас нас волочит на другую ёлку.

– Падайте лицом вниз и вперёд! – кричу я.

Экипаж, как мусульмане в намаз, падает лицом вниз. Мы влетаем под ёлку. Сучья скребут по затылкам, по спинам, рвут тент, прикрывающий наше барахло. За шиворот сыплются сухая хвоя, древесная труха. Поныш свирепо выволакивает нас по другую сторону ствола.

– Ата-ас! – вдруг истошно вопит Чебыкин.

Мы налетаем бортом теперь уже на берёзовую «расчёску».

– Упирайтесь в неё вёслами! – ору я.

Сила течения так велика, что вёсла едва не вышибает из рук. Круша бортом сучья, мы врубаемся в крону. Я вцепляюсь в раму и ногами принимаю удар ствола. Я изо всех сил отжимаюсь от него, чтобы нас не проволокло под «расчёской». Она лежит слишком низко и попросту сгребёт нас всех в воду, как ножом бульдозера. Поныш от нашего сопротивления словно приходит в бешенство. Целый вал вмиг вырастает, бурля, вдоль левого борта. Левая гондола всплывает на нём. Мы кренимся на правую сторону, и вал всё же вдавливает нас под берёзу.

– Тютин, Маша, живо на левый борт! – командую я. – Всем надеть спасжилеты! Овечкин, руби сучья снизу!

Серой тенью мимо меня пролетает по стволу Овечкин с топором. Он седлает ствол и начинает яростно рубить его перед собою.

– Овчин, назад!.. – надрываюсь я.

Овечкин молчит. Лицо его побелело. На лбу по-мужицки вздулись вены. Топор носится вверх и вниз. Щепки клюют меня.

Оглушительный треск, хруст, плеск – это отсечённый ствол, обнимая катамаран всеми ветвями, рушится в воду. Фонтан брызг окатывает нас с Градусовым. Освободившись, катамаран резко идёт вперёд. Мгновение я вижу Овечкина, сидящего верхом на обрубленном стволе, который остаётся позади. А ещё через мгновение Овечкин, как летучая мышь, прыгает на уходящий катамаран и падает грудью на корму. Мы с Градусовым волочим его из воды. Чебыкин спихивает берёзу с нашего борта. Растопырившись, она отплывает в сторону. Поныш несёт нас дальше – свободных и очумелых.

– Ты что, охренел?! – орёт на Овечкина Градусов. – Ты, что ли, Буратино, который не тонет?!

Маша смотрит на Овечкина потемневшими серьёзными глазами.

– Он ведь спас нас!.. – потрясённо говорит Люська.

– Ещё «расчёска»! – через десять минут кричит Борман.

Теперь, перегородив реку, в русле лежит кряжистая, разлапистая сосна. Вода клокочет в её ветвях, волны в пене перескакивают через ствол, возле которого кувыркается и толчётся разный плавучий мусор. Эту «расчёску» мы можем преодолеть, только волоком протащив свой катамаран через прибрежный тальник.

– Левый борт, загребай! – командую я.

Мы прочно увязаем в кустах. Мы подтягиваемся за ветки изо всех сил, но катамаран не лезет дальше. Я веслом меряю глубину.

– Чего зырите? – зло кричу я отцам. – Снимай штаны, будем толкать!

Борман безропотно начинает стягивать сапоги.

– Нам тоже? – оборачиваясь, спрашивает Маша.

– Куда вам, блин! – орёт Градусов. – Сидите, не рыпайтесь!

В свитерах, трусах и сапогах мы соскальзываем в воду и берёмся за каркас. Холод, как вампир, впивается в тело. Глубина тут – чуть повыше колен.

– Ты-то куда лезешь? – орёт Градусов на Тютина. – Помощник, блин, пять кило вместе с койкой!..

– Р-раз!.. – командую я. – Р-раз!.. И-эх!..

Всемером мы волочём катамаран по зарослям мимо упавшей сосны. Катамаран тяжеленный, как дохлый слон. Голые прутья тальника царапают ноги. Мы скользим по корням. Чебыкин и Борман дружно падают, но поднимаются и тянут дальше.

– Так же свои струги тащили ватажники Ермака… – хриплю я.

Наконец можно забраться наверх. Трясясь, отцы натягивают штаны прямо на мокрые трусы. Синий Градусов орёт:

– Митрофанова! Доставай мне флакон и сухие рейтузы!

– Откуда? – пугается Люська.

– Щас как скажу, откуда!.. Сидишь-то на моём рюкзаке!

Люська, путаясь руками, развязывает градусовский рюкзак. Она достаёт какие-то верёвки, мотки проволоки, банки, свечи, маленькие механизмы непонятного назначения и всё это с ужасом передаёт Маше. Наконец на свет появляются огромные зеленые семейники и бутылка водки. Я зубами распечатываю её, пью из горлышка и пускаю по кругу. На мой озноб словно бы льётся горячая вода.

– Впереди ледовый завал, – убито говорит Борман.

Мы вытягиваем шеи. Поперёк реки лежит ёлка, а к ней прибило целую гору льда. Его сколы и грани искрятся на солнце – оказывается, тучи уже разошлись. И справа, и слева – непролазный затопленный ельник. Ни проехать, ни пройти. Затор.

– Что же делать? – растерянно спрашивает Борман.

– Отжиматься, – говорит Градусов. – Конец фильма.