Геополитический романс (сборник)

До сих пор Леон отвечал бойко. Как настольный теннисист, с треском вколачивал и подкручивал ракеткой шарик в половину стола противника. А тут вдруг впал в долгую — как заснул — задумчивость. Подобно мифическим белым медведям, которых он считал в детстве, когда не мог заснуть, потянулись перед глазами русские люди: голубоглазая, широкоскулая мать с льняной головой; отец с чуть скошенным, не сильно волевым подбородком, кривящимися в скептической усмешке тонкими губами; злой, гибкий плейбой Плаксидин; друг-предатель Фомин с лицом, как тыква; золотоглазая прорицательница Катя Хабло из Мари Луговой, где луга и гуси, гуси и луга; трудовой алкаш дядя Петя с сутулой спиной, длинными обезьяньими руками; тряпичная бабушка с варежкой-ртом; бюргерского вида слабоумный (хотя Леон так, в сущности, и не уяснил, в чем помимо предполагаемого сожительства с матерью заключается слабоумие?) Гена в подтяжках; черный, как сковавшая Россию чугунная ночь, Егоров; стонущая и содрогающаяся в волнах у камня водяная развратница Платина; волчьеухая переводчица Оленька; крепкошеий председатель, которого можно было бы считать достойным человеком и консерватором, если бы он не консервировал такую дрянь, как зайцевский колхоз, с такими землепользователями, как зайцевцы и похитившие из озера дяди Петины сети песковцы. Одному Богу было известно, есть ли выход из ситуации, обречены ли русские люди или же воспрянут, если получат, как дядя Петя, землю в аренду или в собственность? И почему именно от получения земли воспрянут? И к чему, интересно, воспрянут?

— Я не знаю, есть ли выход из ситуации, — ответил Леон. — Не знаю, обречен ли русский народ. — И, помолчав, добавил: — Хочется верить, что воспрянет. Только это уже не будет связано с тем, получит он или не получит землю. Сначала, вероятно, ему будет не до земли. Потом слово «получит» предстанет смешным. Сами подумайте: от кого народ, живущий на своей земле, должен эту землю получать? Одним словом, народ воспрянет, когда поймет.

— О! — Один из операторов сделал вид, что его взволновали слова Леона. На самом деле ему, конечно, было плевать. Будто бы по рассеянности он схватил с подоконника прицел, бросил видеокамеру на кровать, влип лицом в резиновую рамку, притих, как охотничий сокол под черным колпачком.

— Она говорит, — мотнула головой в сторону француженки Оленька, — что в русской истории такое уже не раз бывало. Это называлось разинщиной, пугачевщиной, ленинщиной.

— А я считаю, что то, что мы имеем сейчас — разинщина, пугачевщина, ленинщина. Только сверху, от власти. Снизу: народ грабит богатых. Сверху: богатые грабят народ через биржи. Любой народ инстинктивно стремится к стабильности и порядку. Стремление к порядку не разинщина, пугачевщина или ленинщина, а антиразинщина, антипугачевщина, антиленинщина. Можете назвать это мининщиной и пожарщиной.

— Когда же, по-твоему, народ воспрянет к стабильности и порядку?

— Когда? — удивился Леон глупейшему вопросу. — А когда… — Спохватился: если скажет, что когда на смену полумертвым от пьянства зайцевцам и песковцам в деревнях, бессловесным очередевыстаивателям, орущим хамским глоткам на митингах в городах, придут такие, как… да хотя бы он, Леон! — получится не очень скромно и совсем неумно. Пришлось лукаво подкрутить шарик: — Когда на смену нынешнему двуногому хламу, ходячему отродью, которое стыдно назвать людьми, придут новые русские люди.

— Какие же? — как клещ, впилась француженка.

— Если я скажу: красивые, сильные, религиозные, приверженные свободному труду, национальным ценностям, благу Отчизны — это вам не понравится. Так можно говорить о французах, американцах, китайцах, венграх, латышах и татарах, но почему-то нельзя о русских. Поэтому я просто повторю: новые.

— Она говорит, что это знакомые речи, — вновь отделила себя от переводимых слов Оленька, темно и задумчиво посмотрела на Леона. — Она говорит, что не хочет тебя обижать, но то, что ты только что сказал, это… Она не хочет называть, ты сам понимаешь. Так она говорит.

— Природа человека изначально несовершенна, — Леон был готов к продолжению разговора. — Когда людям плохо, они склонны к крайностям. Но нельзя в каждом, стремящемся к социальной справедливости, видеть коммуниста, точно так же, как в каждом, желающем своему народу более счастливой участи, фашиста. Это все равно что повсеместно запретить спички, зажигалки, электроприборы, потому что от неумелого с ними обращения иногда возникают пожары. Становясь на эту точку зрения, я могу заявить, что называть фашистом человека, мечтающего о национальном возрождении своего народа, еще больший фашизм.