Георгий Седов

Несмотря на такие приключения, карбасом продолжали пользоваться. Он даже получил гордое название «Штормовой», хотя Седов, видимо, и сам не очень-то верил в «штормовые» качества этой дрянной посудины. В дневнике есть заметка: «Впредь мы стали осторожнее относиться к ветру и предпочитали заблаговременно удирать». Так или иначе, все промеры в районе мыса Медвежьего закончили на «штормовом» карбасе. Перенесли лагерь к маяку Лаптева. Работали большей частью «на шабаш», иначе говоря — целыми сутками, чтобы, не кончив, в лагерь не возвращаться. Седов, как и в прежних экспедициях, умел организовать такую дружную работу.

Утром, ровно в семь часов, раздавался его громкий веселый голос:

— Жуков! Жуков, ты не проспал? Знаю, ты молодец! А ну, давай будить команду… Давай, давай, ребятки, веселей! Погода-то какая! В такую поводу, если не работать, до вечера не проспишься.

Погода никуда не годится. Моросит дождь вперемежку со снегом. Угрюмый полярный туман повис над лагерем. Но Седов веселый, бодрый. И команда, заражаясь, начинает подыматься с шуточками. Пока кипят чайники, люди обуваются, моются. Нельзя не мыться: начальник застыдит, если увидит грязную шею. За чаем он бранится:

— Что у вас, колымчане, за лес паршивый — одна лиственница. Нигде такого тяжелого дерева не видал! Вот приходилось строить знаки на Карском море. Там возьмешь сосновое бревно на плечи и в гору — вдвоем, без труда. А здесь бревно вчетвером тащи! Почему она такая тяжелая, листвень?

— Природа у нас этакая, сок в дерево не гонит. От мерзлоты. Мерзлота соку хода не дает.

Седов перебивает, повертываясь к дальней горе, где намечено поставить знак.

— Вот будь эта проклятая горушка поближе да лес не такой тяжелый, мы бы в один день ее значком украсили. Верно, Дьячков? А то плыть до нее полдня, а там еще с полверсты. Как, Попов, думаешь? Не управимся?

— Нет, где же управиться! Тут без ветра взад-вперед целый день проплывешь. А ветер падет — и в день не доехать. Немыслимое дело, — убежденно говорит широкоплечий казак, всеми признаваемый за старшего.

— Ну, а если «на шабаш» ее взять да еще ту соседнюю прихватить? Отделаемся от этих знаков, и — конец! Потом отпразднуем шабашины, по чашке водки дернем под хорошую закуску, остаток дня поваляемся! Как, Дьячков, гуси-то у нас еще остались? Мыши не поели? Спирт не пролился?

Толстый Дьячков улыбается:

— Берегу, Георгий Яковлевич!

— Угостишь нас, если мы оба знака поставим «на шабаш»? Только я тебя знаю: ты опять маленькую чашку принесешь, скажешь, что старая разбилась!

Казаки смеются. Все понимают, что «на шабаш» лучше: не ездить лишний раз, не сидеть на веслах лишних полдня. С шутками забирают инструменты, спихивают на воду карбас. Поехали.

Однажды Седов отправился с командой верст за двенадцать ставить большой знак, рассчитывая окончить работу разом, «на шабаш». Но суток оказалось мало. А механизм хронометров полагается заводить точно в девять утра.

Седов решил, оставив команду оканчивать знак, идти к лагерю пешком. Времени оставалось часа два.

«Бегу это я и радуюсь за свою изобретательность, что и знак будет построен и хронометры будут вовремя заведены, но вот на пути речка. Я пускаюсь вброд — глубоко. Я пробежал вверх версты две-три, а конца все не видно и глубина не уменьшается. Я кинулся назад, к устью, чтобы по бару перейти, и тут глубина, а течением чуть не оторвало меня от берега. Что делать! Скатил в речку два бревна, связал их толстым шнурком от часов (другого ничего не было), вскинул ружье на плечо, верхние одежды и сапоги взял в левую руку, а в правую взял длинный шест, сел на бревна верхом и поплыл на другой берег. Вскоре шест не достал дна. Бревна понесло по течению. Шнурок лопнул, и я со всем своим скарбом очутился в воде. Уцепившись одной рукой за бревна и придерживая ею же одежды, второй рукой я выгребал к берегу. Таким образом мне удалось причалить к желаемому берегу у самого устья, зацепившись за песчаную косу. Отсюда я бежал, как угорелый, домой и волею судьбы спас свое дорогое «время».

Август подходил к концу, начало темнеть по ночам. Отлетали на юг птицы. Но и работа подходила к концу. Осталась только съемка берегов реки до Нижнеколымска. 29 августа Седов двинулся вверх по реке, заканчивая по пути съемку берегов и промеры фарватера.

На обратном пути не хватило провизии, не осталось ни крошки сухарей, ни кусочка сахара. В одном из рыбацких амбаров нашли почерневшую юколу (сушеную рыбу), заготовленную для собак. Питались ею.

«Утром, бывало, садишься есть, тебе дают сначала юколу просто, а потом юколу с чаем. Обед и ужин та же история…. Казаки, как привыкшие к такого рода питанию, — рассказывал Седов, — чувствовали себя великолепно, но я, по правде сказать, очень скучал без хлеба и без сахара, а под конец почувствовал даже какую-то слабость и бессилие».

Голодовка кончилась невдалеке от Нижнеколымска. Сначала повстречали человека с провизией, а потом удалось убить большого лося.