Георгий Владимов: бремя рыцарства

С Сахаровым я познакомился в 1972 году, когда звенели фанфары и шла подготовка к празднованию 50-летнего юбилея образования СССР. Он позвонил мне и пригласил приехать к нему домой. Мы приехали к нему к восьми вечера и просидели до четырех утра, никак не могли наговориться и расстаться. Потом мы встречались регулярно.

Я подписал его обращения по поводу отмены смертной казни и амнистии для политических заключенных. Нужно сказать, что до встречи с Сахаровым я не был противником смертной казни, считая, что в каких-то особых случаях применение ее оправдано. Андрей Дмитриевич хотел обратиться в Президиум Верховного Совета с призывом о полной отмене смертной казни и надеялся, что я к нему присоединюсь. По советским законам того времени смертная казнь предусматривалась 25 пунктами в 14 статьях – жутко кровожадный кодекс! Я говорил Сахарову: «Это бесполезно – бороться за отмену, они на полную отмену не пойдут. Давайте возьмем поближе к их логике. Скажем, что слишком много статей, попробуем добиться, чтобы было не 25 пунктов, а 10 – это будет уже наша победа». «Это будет изначальная сдача, поражение, – сказал он мне, – потому что это значит, что мы смертную казнь все-таки признаем». «Но, Андрей Дмитриевич, – возражал я, – ведь бывают же случаи, когда нужно применить смертную казнь…» «Какие же это случаи?» – поинтересовался он. «Ну, например, Нюрнбергский процесс, – сказал я, – надо было этих негодяев повесить, взять хотя бы Геринга…» «Не надо никого вешать, – убежденно возразил Андрей Дмитриевич, – мы ведь не просто отнимаем у человека жизнь, мы отнимаем у него возможность стать другим, осознать свои действия, вынести приговор самому себе. Эти злодеи умерли, не раскаявшись, подчиняясь праву победителя в войне, а не нравственному закону». «Но ведь они другими бы не стали», – хмуро сказал я. На что Сахаров ответил: «А вот это – мы не знаем, никогда не узнаем, и не нам с вами это решать». Этот разговор произвел на меня глубочайшее впечатление, и я, идя домой, думал, что у Сахарова есть истинное правовое сознание, до которого я – выученик юридического факультета советского университета – не дорос. Мне предстояло взять у Андрея Дмитриевича много уроков.