Георгий Владимов: бремя рыцарства

Владимов думал, что тысячи солдат, которые, сражаясь в советских войсках, отдали бы жизнь за Родину, часто поднимали оружие против нее, став в ряды гитлеровской армии не по убеждениям, но от отчаяния, голода и безысходности. При создании этих эпизодов писатель был уверен, что, хотя и предатели, эти солдаты не менее преступников, осужденных на Нюрнбергском процессе, заслуживали справедливого суда, права открыто сказать свое последнее слово, и если и умереть, то не в ожесточении и отчаянии от происшедшей с ними жизненной катастрофы, но с чувством очищающего раскаяния и смирения.

* * *

19 апреля 1943 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ № 39 «О мерах наказания для немецко-фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красногвардейцев, для шпионов, изменников родины из числа советских граждан и их пособников». В этом указе повешение как одна из форм приведения приговора в исполнение было введено официально. И «в воспитательных целях» утверждалось, что казнь должна производиться публично, а тела повешенных следовало оставлять на виселице в течение нескольких дней.

Под одну из упомянутых категорий наказуемых попадали те, кто под оккупацией хоть как-то сотрудничал с немцами, во всяком случае, так трактовался этот указ на местах. Среди них были настоящие преступники, перенимавшие манеру и методы поведения фашистов. Суды над ними происходили при полной поддержке народа. Генерал П.В. Севастьянов пишет об эпизоде, когда население аплодировало во время суда и казни семерых пособников нацистов[503]. Но таких было незначительное меньшинство. Миллионы людей, оказавшихся на оккупированных территориях, просто старались выжить, чувствуя глубокое отвращение к гитлеровцам и не принимая никакого участия в их преступлениях[504].

В романе описывается казнь старосты, которого должны повесить в присутствии жены и детей-подростков (3/248–250). Часто, хотя и не всегда, старостами были мужики, пользующиеся доверием односельчан или жителей маленьких городов, которые миром выбирали их и просили занять эту должность. В воспоминаниях Хрущева есть эпизод, когда жители горячо защищают бывшего старосту и отказываются выдать его на расправу[505]. Вся вина таких старост была в том, что они старались наладить для людей возможно более нормальную жизнь в ужасных условиях оккупации, для чего им поневоле приходилось иметь дело с немецкими властями. Судя по реакции растерянного населения, это был один из таких случаев. Рядом на смерть ехали два полицая из местных, из которых один – придурковатый парень, явно надевший чужую форму из идиотского чувства щегольства и не понимающий: «А чо я такого сделал? Чо сделал?» (3/249) И тут же шел немец, настоящий враг, злой, решительный, непокорный, в последний момент совершивший самоубийство, не дожидаясь казни[506]. В тексте приводится детальное описание уродливой процедуры повешения: действия бригады экзекуторов, растерянная реакция «политически несознательного» населения, без вины виноватого – не смогли, не успели, не эвакуировались, – понимающего, что неизвестно кто и за что будет наказан следующим.

Ясная цель автора – убежденного противника смертной казни – показать ее отвратительность, усиленную публичностью действия. Немецкая оккупация была ужасной. Но, освобождая землю от бесчеловечного врага, с чем приходили освободители к своему народу? Кто был победителем, кто торжествовал на этом средневековом празднике смерти? Даже видавшие виды профессиональные военные[507] испытывали стыд при виде убийства безоружных:

Должно быть, какой-то высший судия насылает на нас это ощущение, наказывая за соучастие, а зритель ведь тоже – соучастник. И верно, не один Кобрисов чувствовал так: ехали обратно, в штабном автобусе, как-то разрозненно, стыдясь друг друга, и рады были разъехаться каждый в своем «виллисе», никого не позвав, как всегда бывало, к себе в гости, – люди войны, наученные мастерству убивать, причастные к десяткам тысяч смертей (3/250).

Владимов считал, что Сталин, обязывая генералов к присутствию на экзекуциях, посылал им грозное предупреждение: «Тех же, кто себя и впрямь ощутили победителями, Сталин убоялся не меньше, чем Гитлера в 1941-м; к их вразумлению и были призваны нововведения – Смерш и публичное повешение, где непременно присутствовала армия. Какое это производило впечатление на “победителей”, я попытался описать» (3/448).