Георгий Владимов: бремя рыцарства

В конце 1943 года Красная армия наступала по всем фронтам, и движение ее на Запад было неостановимым. Случаи добровольного перехода солдат на сторону врага в это время были крайне редки. Население, пережившее жестокость оккупантов, с восторгом приветствовало своих освободителей. Даже безжалостный К.С. Москаленко писал в своих мемуарах: «Охваченные великой радостью освобождения от ужасов оккупации, женщины, дети и старики, составлявшие в основном население очищенных от гитлеровцев городов и сел, повсюду становились нашими проводниками. Самоотверженно, не страшась смертельной опасности, они вели передовые отряды наступающих советских войск тайными прибрежными тропами к наиболее удобным для переправы местам»[508].

Такие же сцены и описания можно найти во всех генеральских мемуарах. Зачем же нужны были Сталину эти повсеместные публичные казни, которым подвергали не только настоящих преступников, но и таких старост? Говоря о «вторичной оккупации» (3/249), Владимов думал, что народ сгонялся на такие «воспитательные казни» для устрашения: война с немцами кончится, но была, идет и будет продолжаться гражданская война, война власти против своего народа.

Тема коллаборационизма, затронутая в этом романе, очень болезненна, чрезвычайно комплексна и многогранна. Отвращение к пособникам фашистов не должно заслонять ни факта ее существования, ни расследований внесудебных пыток и казней, учиненных Смершем, ни того, что не только преступники, но и мирное население, поневоле оказавшееся под оккупацией, становилось после освобождения жертвой неправых политических расправ и многолетних преследований. Эта тема должна быть глубоко и всесторонне исследована историками, социологами, психологами. Смелость, с которой Владимов открыто ставил вопрос о ней в литературе, поразительна. С его выводами и взглядами можно не соглашаться, но ценность его мужественного призыва к гласности в историческом осмыслении одной из самых трагичных страниц российской истории несомненна.

От тюрьмы и от сумы…

Эпизод тюремного заключения генерала Ф.И. Кобрисова. Перед войной и в первый ее период генерал Кобрисов проходит сквозь двойной опыт, не предполагавшийся в нормальном течении его жизни: сначала тюремное заключение, а потом долгое отступление со своей армией под неостановимым натиском врага.

Незадолго до начала войны Кобрисов был вызван с Дальнего Востока в Москву и арестован – история, схожая с арестом маршала В.К. Блюхера, ссылка на который есть в романе (3/261). Заключение в тюрьме – жестокая школа жизни, где генерал столкнулся с людьми неизвестных ему доселе социальных и интеллектуальных слоев.

Фамилию следователя, ведущего в застенках «дело» генерала, Льва Зосимовича Опрядкина можно истолковать по-разному. Корень слова совпадает со словом «порядок». Это может означать, что Опрядкин – страж существующего порядка или что следователь около этого порядка прикармливается. Фамилия увязывается также со словом «прядка» – один среди бесконечного множества таких же «волосиков» системы, неисчислимых, бесхребетных, колеблющихся от каждого «дуновения» политического ветерка (3/294). И наконец, возникает морфологическая ассоциация имени с Опискиным – мелким деспотом, приживальщиком и иждивенцем Фомой[509]. В прошлом беспризорник и мелкий воришка, Опрядкин – идеальный кадр для опричнины, что сразу разглядел представитель органов Удальцов (еще одна говорящая фамилия): «…ты наш человек, Лева, попомни мои слова, ты к нам придешь» (3/282). Он и пришел, став старшим лейтенантом – трусоватый, необразованный, без гражданской профессии, но «в органах» оказавшийся при чине, привилегиях и с неожиданной властью над человеческими судьбами. Его речь полна бессмысленных фраз: «…я для родины на преступление пойду», – без всякого осознания, что его деятельность есть не что иное, как преступление против родины[510]. Дешевый пафос таких заявлений напоминает о его прошлом – мелкого уголовника. А.И. Солженицын, знавший эту категорию людей, признал образ Опрядкина несомненной удачей (31.08.1997, FSO. АП).

Образы трех заключенных: корниловского офицера, профессора юриспруденции, бывшего товарищем прокурора при Временном правительстве, и профессора-литературоведа, обладателя оригинальных писем Вольтера, – представляют людей из сфер, генералу ранее очень далеких. Корниловец, знающий, за что он арестован, глубоко презирающий советскую власть и ее служителей, готов к смерти и встречает ее с достоинством профессионального офицера. Его урок генералу, противником которого он был в Гражданскую войну: к мужественному врагу следует относиться с уважением.