Гера

– А здесь – всякого пришлось хлебнуть. И террористы в госпиталь врывались. И раненых на себе таскала. И детей, бывает, приносят полумертвых. Я не верю, что кто-то прав здесь, а кто-то не прав. Американцы, говорят, ужасные вещи делают в тюрьмах с иракскими заключенными. Со мной – девушка работает, американка, она из убеждений приехала, верит, что война в Ираке – часть всемирной борьбы с терроризмом. А я ни во что не верю. Просто здесь умирать легче, поэтому я сюда приехала.

– Как твоя болезнь?

– Прошло все. Не знаю, будут ли у меня дети. Сейчас даже не хочется никого – устаю, с ног валюсь. А ты здесь как оказался?

– По делам.

Они говорят, почти не видя друг друга в темноте.

– Потом обратно?

– Да.

– А ты возмужал, Герасимов. Лучше стал, чем был.

– Спасибо. А ты очень похудела.

– Я плохо ем. Некогда. И не хочется. Вообще ничего не хочется.

Она вздыхает.

– Только спать. Выспаться. Поговорим завтра, ок?

– Да и говорить-то не о чем…

– Я тебе в зале постелю.

В темноте взлетают в воздух простыни, как крылья огромной бабочки, попавшей под сачок. Он идет в душ – горячей нет, но холодная вода течет тоненькой струйкой. Сашка принимает медленный холодный душ и ложится.

Она тоже ложится где-то рядом – за стеной. Сашка знает, что она не может сейчас, здесь, думать о нем. Почему-то вспоминается Лека, которая думала бы и сейчас, и здесь, и в таких условиях – о нем одном.

Он набирает ее номер, чтобы только услышать ее звонкий голос.

– Любимая, я на месте…

– Гера! Все нормально? – задыхается Лека от тревоги.

– Пока да. Я думаю о тебе.

– Я люблю тебя, мой мальчик, – говорит она. – Все будет хорошо.

– Я уверен.

– Целую, – говорит она, прощаясь.

– Целую, – откликается он.

Аня стоит на пороге его комнаты. Сашка замечает ее и объясняет спокойно:

– Это моя невеста.

– Хорошо, – кивает она. – Это правильно. Я за одеялом зашла.

Берет из тумбочки одеяло и уходит к себе.

13. ГРУЗ

         Она то ли делает вид, что не слышала ничего о его невесте, то ли это, на самом деле, очень мало ее волнует. Утром заваривает кофе и насыпает ему в чашку сахару, даже не поинтересовавшись, пьет ли он сладкий кофе. Продолжает думать о своем – напряженно и сосредоточенно.

– Вчера женщина одна умерла, – говорит, наконец.

– Женщина?

– Привезли женщину с ребенком. Такое ранение, знаешь, от кассетной бомбы. Они везде валяются, а малыши их тянут: желтые пакеты похожи на гуманитарную помощь. Взрываются – повсюду летят осколки.

– Умерла?

– Она по-английски не говорила, что с ее ребенком делать?

– Себе бери.

Она вдруг вскидывает огромные серые, потемневшие на бледном лице,  глаза:

– Все шутишь?

– Прости…

– Не надо так шутить, Саша. Обычно людям дороги их жизни. И эта женщина очень хотела жить, хотела вырастить сына.

– Чтобы он убил всех америкосов…

Она смотрит на него молча и печально.

– Одного не понимаю: почему тебе не дорога твоя собственная жизнь? – спрашивает все-таки он.     

Она молчит.

– Твоя бабушка еще жива?

– Я не знаю.

– Не знаешь? И она тоже ничего не знает о тебе? Почему ты никогда не думаешь о тех, кто тебя любит? Может, кому-то сейчас больнее, чем было этой женщине… в тысячу раз!

– Тебе?

– Да.

– Разве ты еще любишь меня?

– Это никогда не пройдет.

– А твоя невеста?

– Я хочу тебя забыть.

– Это правильно. Ты знаешь обо мне все. Знаешь, что я не очень красивая, не очень умная, не очень добрая. Я не гожусь тебе в жены.

– Что?

      Она допивает кофе и поднимается.

– Не хочу даже говорить о том, что было и прошло…

– Но ты же обрадовалась мне вчера. Ты обрадовалась!

– Я обрадовалась тому, что ты жив, что ты есть, что где-то есть мирная жизнь. Что-то же должно радовать…

– Ничего не понимаю!

– Пора идти.

Она закрывает дверь за ними на ключ. Над Ас-Саурой висит по-прежнему хмурое небо.

– Я теперь в дела нырну, – говорит он. – А завтра, может, наберу тебя. Попрощаемся…

– Саша.., – она вдруг берет его за рукав. – Ты же знаешь, как я тебя люблю.

И он, словно оглушенный ее хриплым признанием, не может отличить явь ото сна. 

– Давай завтра… попрощаемся по-настоящему. Перед твоей свадьбой.

– Какой свадьбой?

Он приникает к ее губам, берет ее лицо в ладони.

– Аня… Ты – вся моя жизнь, ты же знаешь. Мы улетим завтра вместе!

– Улетим? Домой? – на ее глазах выступают слезы.

– Домой.

– У меня же контракт. Еще на год…

– Это ничего. Мы все равно улетим. Я больше ничего не хочу слышать. Я не стану больше ждать твоего согласия. Ты все равно ничего не скажешь.

Она улыбается. У нее очень беспомощная улыбка.

– Я просто побоялась вчера, – признается она. – Когда мечты исполняются, это очень страшно. Мурашки по коже.

– Ты мечтала обо мне? Господи, я идиот! Я тоже побоялся настаивать. Сказала бы – скотина, животное, все воюют, а тебе только трахаться!

Аня смеется.

– Я знаю, что ты не животное… И если ты здесь, значит, тоже рискуешь. Я переживаю за тебя.

– Ерунда. Дело очень простое. Очень…

Они прощаются до ночи. Ее губы подрагивают. И он не чувствует земли под ногами.

– Анечка…

Касим уже ждет в ресторане. Нервно поглядывает на часы. 

– Товар пришел?

– Я не знаю.