Геракл

Бог Арес сам ревниво опекал своих любимцев, всякий раз к ночи доставляя свежую пищу: в набегах на селения и деревни Арес думал не о насилии, а лишь о бедных птенцах, ожидающих в темном гнезде дымящийся кусок человеческой плоти. Кто б назвал бога войны сентиментальным и добродушным?

Но кто из людей укорит себя за жестокость, проявленную к чужим, если возникла потребность в заботе о близких? Гибни миры, пропадай человечество, ухни земля в бездонную черноту вселенной, человечек тащит на ужин семье кусок мяса, вырванного из горла другого.

Стимфальское озеро, соединяясь подземными водами и течениями с озером мертвых, стало б людским кошмаром, если б уцелел хоть один, видавший его мрачную тайну. Озеро, неподвижное и почти черное посередине, к краям светлело, пряча в яркой зелени прибрежного камыша свою суть. Вот и пленники, даже видя кружащие над головой привидения, не могли уверовать, что погибнуть им не от грозных хищников или безжалостных воинов, а от налетевшей внезапно птичьей стаи.

На фоне розовато-сиреневого неба зрелище было даже красивым: парят над землею сильные, гордые птицы, словно огромные красно-огненные листья просыпались листопадом.

Внезапно упала на землю тишина. Вздрогнули женщины. Плотнее сжали губы мужчины. Инара прижалась к груди Азана — он слышал, как трепыхается сердце девушки.

— Ну, что ты, любимая! Это только птицы! — успокаивал Азан плачущую девушку, с беспокойством следя, как кружат над головой, чуть не касаясь лица, гигантские крылья.

Хищники не торопились — им нравилось наблюдать, как удивление при их приближении сменяется страхом. Потом — выбирается первая жертва. И люди бегут, охваченные ужасом. Но нет пути из безумного мира, которого- то и не существует, даже если редкий караван и пройдет вдалеке по пустыне: не увидеть кровавой расправы и жадного пиршества птиц среди невидимого ущелья и несуществующего озера. Лишь для тех, кто подпал под колдовство строго очерченного круга, лишь для тех висит тишина и все ближе и ближе коварные птицы.

Но вот воды озера зашевелились, задышали белым туманом — словно сигнал получили Стимфальские птицы. Тенью спикировала на Азана ближайшая, но промахнулась, лишь крылом махнув по щеке — на коже проступили кровавые шрамы. Другие птицы мучали и терзали рядом свои жертвы. Их алчные крики сливались с воплями раненых людей, пытающихся голыми руками заслониться от огненных молний — птицы, взмыв, вдруг камнем бросались вниз. Но еще скорее летели их выпущенные, точно стрелы, медные перья, пронзая людские тела. Только упал человек — на грудь падает хищник, впиваясь в тело когтями, а железный клюв долбит, выбирая, глаза. Кровавой росой сочатся пустые глазницы, а птица уж ищет другую жертву, взмывая. Ослепленный стонет, умываясь алою кровью. И слышит, как рядом падает на землю жена или дочь, или друг, или сын. Тянется слепыми руками на помощь, но натыкается на удары когтистой лапы. И все побережье страшного озера усеяно слепыми, беспомощными телами с изувеченными руками, пробитыми легкими и страшными черными дырами на животе. А сытые птицы, оторвав от живого еще человека кусок окровавленной плоти, вздымались и мчались к центру озера, где в гнездах жадно раскрывали клюв их птенцы, ждущие пищи.

А люди на ощупь бродили по побережью, пока не натыкались на оханье и стоны знакомого голоса — и тут же скатывались в бездонный ров, откуда не было выхода. И там умирали, истекшие кровью.

Азан, защищая собой Инару, мало что помнил после страшного удара, обрушившегося сзади. Тело словно пронзили тысячи молний — ив спасительном забытье пришло везенье — птица, приняв беспамятство за мертвечину, обратила взор желтых глаз на девушку.

Птицы не трогали мертвых, пока хватало живых. Тело Азана от толчка покатилось и рухнуло в ров на трупы других

Кто знает, не принял бы юноша смерть за награду, если б знал, что увидит, очнувшись?

Не было озера. Не слышно и птиц. Лишь искалеченные тела односельчан. И Инара, сердце, — Инара. Азан чуть не умер от горя, видя лютые муки, выпавшие любимой.

И теперь он должен, обязан доползти чрез пустыню — и пусть посмеют не верить его рассказам!

Слаб человек, непрочно и хрупко его тело. Но воля, заключенная в нелепую оболочку, способна творить чудеса: дополз Азан, добрался до тех, кому мог рассказать свою страшную повесть.

Были удивлены караванщики, наткнувшись в самом сердце пустыни, где на многие дни пути не было ни селения, ни родника, странному человеку, черному и обгоревшему. Кровавое месиво было его телом. Вздувшиеся волдыри ожогов, лопаясь, издавали зловоние. Смутны и бессвязны были его речи и почти неразличимы звуки, вырывавшиеся из опухшего горла. Но умер Азан, лишь окончив рассказ. И из уважения к смерти незнакомца, много дней проведшего в пустыне, из ужаса перед обезображенным трупом седого старца без возраста, подхватили караванщики рассказ Азана, донесли до людей и селений скорбную повесть.