Герман Лопатин

Со стороны они выглядели весьма добропорядочно – элегантный мужчина средних лет и стройная девушка. Ее пальто, ботинки и шляпка были, правда, без того шика, которым отличалась его одежда; зато это полностью искупалось красотой и молодостью. Посторонний мог подумать: вот идет столичный дядюшка с племянницей, которую выписал из провинции. А может быть, преуспевающий негоциант, решивший жениться. Теперь это модно – женитьба на девушке из небогатого круга.

Вдруг их резко разъединили. Кто-то набросился на него сзади и стал выкручивать руки. Он рванулся в сторону.

Перед ним, тяжело дыша, стоял жандарм.

– Бегите! – крикнул Норрис девушке и изо всех сил ударил жандарма тростью по голове.

Трость треснула и переломилась. Жандарм осел, повалился на тротуар.

Норрис метнулся вбок, но ему удалось пробежать всего несколько шагов. На него снова набросились, на этот раз двое.

Он отчаянно боролся, но силы были неравны: на помощь двум подоспели еще двое жандармов.

Крепко держа арестованного, они втолкнули его в пролетку.

По дороге Норрис ногой выпихнул одного жандарма, но трое других навалились на него и до самого жандармского управления не дали пошевелиться.

Там, когда его ввели в комнату, ему вновь удалось отшвырнуть жандармов, выхватить из кармана тонкие листки и сунуть их в рот. Но он не успел сделать ни одного жевательного движения. Огромная лапа стиснула ему горло с такой силой, что он потерял сознание.

Очнувшись, он увидел: за столом напротив сидит жандармский ротмистр и бережно разглаживает измятые листки.

В жандарме он узнал Лютова, того, с которым случайно заговорил на выставке.

12

Когда через час белоколонный зал дворянского собрания потонул в ясных звуках Шестой, Пасторальной симфонии Бетховена, в одной из комнат жандармского управления начался допрос.

Этим же вечером, позднее, в Гатчину, куда накануне уехали их императорские величества государь император и государыня императрица, было послано донесение.

Из него явствовало: на Невском проспекте вместе с Неонилой Садовой задержан Герман Лопатин, имевший паспорт на имя английского подданного Фридриха Норриса. У Садовой отобран подложный паспорт на имя мещанки Феодосьи Лобойко.

Лопатин, как следовало из донесения, опознан околоточным надзирателем вологодской городской полиции Осипом Богулиным, хорошо знавшим Лопатина в лицо и проживавшим в Петербурге с мая прошлого года специально для поимки этого важного государственного преступника.

При Лопатине, сообщалось далее, захвачены: экземпляр № 10 нелегального издания «Народная воля», прокламация об убийстве прокурора Московской палаты, револьвер и списки лиц с адресами в Петербурге, Москве, Харькове, Ростове и других городах.

Выслушав донесение, царь холодно сказал жандармскому офицеру, привезшему пакет:

– Надеюсь, что на этот раз он больше не уйдет!

Итог

– Удивительно, как к старости остро вспоминаешь давно прошедшее! – говорил профессор. – Все воскресает до мельчайших подробностей, начинают даже звучать отдельные фразы, слова. Я хорошо помню глухой, взволнованный голос Лопатина, когда он, освобожденный нами из крепости, рассказывал о трагическом дне 1884 года.

Да, можно себе представить, что пережил он, когда из-за его оплошности одним разом накрыли едва ли не весь костяк организации.

Три года в одиночке Петропавловской крепости, пока велось следствие, он не мог объясниться с друзьями.

Когда впервые на суд были вызваны вместе с ним другие, он, презирая окрики прокурора, не в силах подавить рыдания, просил друзей если не простить его, то хотя бы не отворачиваться с презрением.

Царский суд приговорил его к смертной казни.

Он стойко встретил приговор. В заключительном слове бросил в лицо судьям: «Пощады я просить не желаю и уверен, что сумею умереть так же мужественно, как и жил».

В последний момент царь заменил смертную казнь ссылкой в каторжную тюрьму без срока.

По сути, это было то же лишение жизни, только растянутое на неопределенное время.

Александр III знал, как злее покарать своих врагов. Мгновенная смерть была бы для них лучшим исходом.

Двадцать один год провел Лопатин в тюрьме.

В моем сознании государева тюрьма Шлиссельбург (на вратах ее было выбито слово «государева») являлась всегда чем-то вроде адского горнила, куда бросали людей молодыми, здоровыми, сильными и откуда они выходили разбитыми, больными стариками.

* * *

Жизнь Лопатина была богата событиями, пестра и драматична. Никто не знал ее всю. Сам он рассказывал только отрывки. Тургенев и Горький расспрашивали его несколько раз. Лев Толстой и Глеб Успенский собирались писать о нем.