Герман Лопатин

– Отлично, – сказал Норрис, – скоро вы станете заправским писателем.

– Вряд ли. Споткнулась я на «юристах». «Тех юристов…» А что дальше – не знаю.

– Ну, давайте помогу. Скажем так: «…позорной плеяде тех новейших юристов, которые принесли свой ум, высшее образование и науку о праве на службу невежеству, обскурантизму…

– произволу.

– …произволу, насилию и бесправию». Точка. Ну как? Прочтите.

Фео прочитала.

– Пойдем дальше.

«Искусное вымогательство показаний, холодная жестокость к своим жертвам, доходившая до издевательства над ними, и, наконец, рассчитанное, безжалостное мучительство уже осужденных страдальцев, с целью вынуждения у них позорных признаний, резко выделяли его из числа членов даже этой постыдной плеяды. Участь его была решена уже давно, но очередь его была еще далеко, и только настойчивые просьбы одного из недавних арестованных предоставить это дело ему в силу его частых личных сношений с М. склонила И.К. разрешить казнь этой опасной и гнусной личности, так сказать, не в очередь. Казнь эта совершилась сегодня.

М. допрашивал студента К. Тот неожиданно вынул пистолет и выстрелил ему в лицо свинцовыми жеребьями. Остальные подробности и дальнейшая судьба раненого палача станут скоро известными из легальных газет».

5

Вечером на квартире статского советника Савина собралась молодежь: студенты петербургских учебных заведений, курсистки, двое – в одежде, которую носят обычно рабочие (высокие сапоги, пиджаки и косоворотки). Все разом разговаривают. Плавает папиросный дым. Хозяйка, миловидная Аннушка Савина, разливает чай.

Самого советника в городе нет.

Звонок. Аннушка упорхнула в прихожую и вскоре вернулась с мужчиной средних лет.

Одет он в модный костюм и всем своим джентльменским видом резко отличается от небрежной в одежде и манерах молодежи.

– Фридрих Норрис, – спокойно поздоровался со всеми, присел к столу.

Аннушка налила ему чашку чая, а он, отхлебывая, потихоньку рассматривал собравшихся близорукими глазами.

– Вы читали? – с какой-то поспешностью перегнулся к нему через стол студент. – Вот здесь, вот это?

Вытащил из кармана газетный листок:

«Но мы ясно видим, что народ изверился в правительстве, что он исстрадался вконец, что он устал терпеть, что ему невмоготу более нести свой тяжелый крест, что он беспокойно бьется в своих узах, ища выхода, и что поэтому всякий громкий призыв к нему поговорить по душе… глубоко всколыхнет народное море и вызовет в нем радостный отклик».

– Это как понимать? – студент размахивает листком. – Новое «хождение в народ»? Оно не оправдало себя!

Ища поддержки, оглядывается на присутствующих. Но она приходит не оттуда.

– Вы правы, – кивает Норрис. – «Хождение» не принесло успеха. Однако это не значит, что с народом не надо говорить.

– Каким образом?

– Печатным словом. Нужна газета не только для нас с вами, – показывает на листок «Народной воли», – но для всей малограмотной и безграмотной России. Действие печатного слова гораздо шире устной пропаганды. Печатный лист забредет в такие уголки, куда апостол пропаганды не бросит и взора.

Норрис говорит уверенно, как о давно решенном.

Все сдвигаются к столу, общий разговор замолкает.

– Сейчас главная задача – привлечь на нашу сторону крестьян и работников заводов и фабрик.

– Верно! – подает голос паренек в косоворотке.

– Погоди, Илья, – останавливает его студент, – тут надо разобраться. Вы имеете отношение к этой статье?

– Косвенное.

– Но вы разделяете ее пафос?

– Несомненно.

– Отлично! Стало быть, призывая к печатной пропаганде среди народа, вы отвергаете проверенный метод борьбы?

– Какой именно?

– Метод Вильгельма Телля!

– Я признаю целесообразным на данном этапе убийство отдельных, наиболее опасных врагов. Но таких расправ должно быть немного и мотивы их должны становиться достоянием всего общества через нашу печать.

– Кого из таких врагов Исполнительный комитет постановил казнить?

Вопрос задал белокурый студент в форменной тужурке.

– Этого сказать не могу.

– Не доверяете? Но у молодежи, может быть, больше оснований не доверять Исполнительному комитету, после того как в нем заправлял Дегаев.

Все зашумели.

– Возможно, – холодно отвечает Норрис. – Это ваше право – доверять или не доверять. Но я не могу ответить на ваш вопрос просто потому, что не посвящен во все планы Комитета.

– Но вы же член Комитета?

– Я агент третьей степени. Надеюсь, вы знакомы с уставом?

– Знаком, – буркает белокурый.

– Не понимаю, – вмешалась одна из курсисток, – зачем вообще все эти степени – первая, вторая, третья. Сколько их вообще? Сами от себя прячемся.

– Да, – соглашается Норрис, – громоздко. Но пока это единственный способ предохранить Исполнительный комитет от поголовной выдачи каким-нибудь провокатором.

– Это так! – снова возвышает свой голос паренек в косоворотке. – И кончай, ребята, об этом. Устав будем обсуждать в другой раз.

Одни сразу, другие с неохотой, но соглашаются. А паренек в косоворотке, следуя каким-то своим мыслям, прибавляет: