Герман Лопатин

«Чего только он не видел на своем веку, – говорил Успенский. – Его метало из губернских чиновников в острог на Кавказ, с Кавказа в Италию, прямо к битве под Ментоной, к Герцену, потом в Сибирь на три года, потом на Ангару, по которой он плыл тысячу верст, потом в Шенкурск, в Лондон, в Цюрих, в Париж. Он видел все и вся. Это целая поэма. Он знает в совершенстве три языка, умеет говорить с членом парламента, с частным приставом, с мужиком, умеет сам притвориться и частным приставом, и мужиком, и неучем и в то же время может войти сейчас на кафедру и начать о чем угодно вполне интересную лекцию. Это изумительная натура. Я и думать не могу охватить все это, но уголок я постараюсь взять в свою власть».

О многом из жизни Лопатина можно было бы написать. Но, увы, сам Герман Александрович взорвал мосты на этой дороге. Он сам словно заботился о том, чтобы после его смерти никто не смог написать о нем полной и обстоятельной биографии.

Только не будем горевать. То, что мы о нем знаем, дает нам право сказать словами Горького:

«Пускай ты умер!.. Но в песне смелых и сильных духом всегда ты будешь живым примером, призывом гордым к свободе, к свету!»

* * *

Как-то, будучи еще студентом, я набрел на одно место в горьковской статье:

«Хоронили Германа Лопатина, одного из талантливейших русских людей. В стране культурно дисциплинированной такой даровитый человек сделал бы карьеру ученого, художника, путешественника, у нас он двадцать лет, лучшие годы жизни, просидел в Шлиссельбургской тюрьме».

Да, это так. На два десятка лет Лопатин был вычеркнут из жизни. Но мне все же трудно согласиться с Горьким.

Герман Лопатин не мог стать ни путешественником, ни художником, ни ученым. Никем иным он не мог стать, кроме того, кем стал, – революционером. Что гадать о том, какую область науки двинул бы он, родись в иную эпоху? Он родился в ту, когда требовалась революционная борьба, и он отдался ей. Он всегда приносил в жертву свое личное счастье, когда этого требовало общее дело.

Думая о Лопатине, я вижу его то юным, со студенческой бородкой и застенчивой улыбкой, каким он приехал в Лондон к Марксу. То крепким русобородым богатырем, который смело принял руководство «Народной волей». Но чаще всего я вижу его жадным до жизни, седым стариком. Об этом необыкновенном старике больше всего и рассказывал профессор.

Он вспоминал, как ходил с ним по улицам революционного Петрограда, как тянул Лопатин его вперед, в толпу горожан, чтобы получше расслышать и рассмотреть оратора на митинге, демонстрацию, колонну марширующих моряков.

А когда в октябре 1917 года петроградцы шли в Смольный на съезд Советов, вместе с ними шел и Лопатин. В петлице пальто старого народовольца ярко горел красный бант.

Лопатин шел слушать Ленина. Тогда только что взяли Зимний.

Сноски