Германия: самоликвидация.

Христианство тоже переживало фундаменталистскую фазу, были религиозные войны и костры, на которых гибли еретики. Это закончилось всего 300 лет назад с предвестниками эпохи Просвещения. Тем не менее в целом хорошо оснащённая фактическим материалом передовица еженедельника Spiegel «Чей Бог сильнее?»{330} ставит на один уровень сегодняшнее христианство и сегодняшний ислам с точки зрения осознания миссии и воли к распространению. Это неправильно – во всяком случае для Европы. Христианство имеет многие века секуляризации, и католическая церковь давно уже не та, что была во времена инквизиции. Проблематичное в сегодняшнем исламе – комбинация из в принципе отсталых обществ, молодых, сильно растущих народов и сознания миссии, грани которой простираются от смиренной набожности до священной войны джихада, причём переходы между ними размыты. Кстати, в 1997 г. Эрдоган, тогда ещё лидер оппозиции, сказал: «Минареты – это наши копья, купола – наши шлемы, правоверные – наша армия».

Либеральные мусульмане остерегаются приписывать исламу как таковому определённые свойства, и в этом они правы. Писатель Навид Кермани, выросший в Германии сын персидского врача, подчёркивает недостаток однозначности в исламе и сомнительный конструкт «исламской идентичности»: «Идентичность сама по себе есть нечто упрощённое, нечто ограниченное, как всякое определение»{331}. Мол, есть разные формы существования ислама. «Саудовский ваххабизм, запрещающий женщинам водить машину, или идеология аятоллы Хомейни, который объявляет Аллаха, а не человека, сувереном государства, без сомнения, противоречат демократии, толерантности и правам человека, – соглашается Кермани, однако настаивает на том, что это ещё не весь ислам: – Кто утверждает, что ислам несовместим с западным модерном, должен был бы отлучить просвещённых мусульман от церкви, чтобы продолжать настаивать на собственной точке зрения»{332}.

К сожалению, бесспорно то, что среди многих частью неоднозначных, частью противоречивых течений ислама доминирует образ общества, в котором отделение государства от религии во многом ещё не наступило, равноправия полов почти не существует, а устаревшие формы жизни благоприятствуют дальнейшему размножению и без того молодого общества, в том числе в мигрантской среде, да и в целом существует огромная культурная разница между нашими формами жизни.

У большинства исламистских направлений веры тот процесс общественного развития, который различные направления христианства, как правило, прошли за последние 500 лет, ещё впереди. Как наглядно описывает Абдельвахаб Меддеб, французский критик ислама, имеющий тунисское происхождение, были и в исламе те начала секуляризации, которые в христианстве, в конце концов, возобладали, но они так и не развились, а всё больше вытеснялись в последние десятилетия фундаменталистскими течениями веры{333}.

Доминирующий в наши дни исламизм вместе с тем есть антизападничество, у которого все переходы размыты и теологические основополагающие позиции увязаны с борьбой арабов против государства Израиль, с основанием Исламской Республики Иран и войной в Афганистане, где, как говорит Меддеб, «в конце концов, процветало антизападничество, в то время как египетский и центральноазиатский интегрализм сливался с ваххабизмом, чтобы образовать интернационал сторонников священной войны (джихада), и… чтобы возник также идеологический и стратегический базис рекрутирования Аль-Каиды»{334}.

Внутриисламская война между западничеством и антизападничеством всё ещё идёт полным ходом, исход её неизвестен. Что перевешивает в спектре исламских мнений – со стороны не узнать. А должны бы заставить призадуматься слова Клода Леви-Стросса[57], процитированные Меддебом:

«В одном пассаже, посвящённом исламу, в конце Печальных тропиков он пишет, что страшится ислама. В качестве причины он называет, во-первых, принцип воинственной мужественности, который в нём торжествует, затем его замкнутость по отношению к другим и, наконец, его возможную гегемонию, равно как и будущие конфликты с Западом: поскольку ислам представляет собой сущность, которая создала универсальность, столь же завершённую и эксклюзивную, как и созданная Западом»{335}.