Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648

В отличие от А. Шиндлинга, специально исследовавшего функции рейхстага, а в последующие годы успешно занимавшегося проблемами науки и образования в конфессиональную эпоху, Георг Шмидт с несколько иных позиций взглянул на проблему. Будучи учеником Ф. Пресса и сделав себе имя блестящими публикациями по теме городских и княжеских корпораций в системе имперского управления, он в дальнейшем сосредоточился на «немецком вопросе», усматривая в немцах XVII в. «культурную нацию», соединенную общностью языка и традиций. По его мнению, Тридцатилетняя война удивительным образом содействовала сближению отдельных областей Германии. Огненный каток войны расчистил путь к вторжению сильной императорской власти в зону, исторически удаленную от «имперского ядра» — в Северную Германию. В то же время тяготы военных лет влекли патриотический подъем, рост национального самосознания. Общая беда разрушала старые языковые и этнокультурные барьеры. Немецкий народ в 1648 г. ощущал себя бесспорно целостной величиной. В Вестфальской системе Г. Шмидт в отличие от своего учителя вообще не видит серьезных основ для решительной партикуляризации, угрожавшей имперской власти. «Мир не принес ни государственной раздробленности, ни княжеского абсолютизма. Восьмая статья Оснабрюкского договора закрепляла и подытоживала тот порядок отношений императора и сословий, который возник и утвердился в XVI в… Дабы конституция — «in statu politico» — не предполагала никаких споров, все курфюрсты, князья и чины получали высшую власть в собственных владениях — «Jus territoriale» или «jus territorii et superioritatis» — равно как и союзное право. То, что тем самым не подразумевался суверенитет в качестве высшей власти в смысле Бодена — следовало из контекста. Ядро «территориального права» формировалось из притязаний, уже долгое время осуществлявшиеся сословиями: старые права, прерогативы, свободы, привилегии, жалования и регалии… Мир подчеркивал сословные свободы, но не делал из имперских сословий суверенных властителей… Узаконенная в 1648 г. государственность обеспечивала положение status quo и препятствовала как аннексии малых имперских чинов великими, так и деспотическим формам правления в территориях. «Сувереном» являлось лишь комплементарное имперское государство в целом, а не его глава и не его члены» [Schmidt, GAR. S. 181]. В другом месте историк пишет: «Сословиям была совершенно чужда мысль о роспуске имперского объединения. Они думали и действовали в категориях имперской конституции, теперь получившей гарантии своей сохранности. Утверждение status quo означало, очевидно, оптимизацию территориальной власти: территориальный абсолютизм был решительно заявлен в этой Великой Хартии территориальных государей, но, однако, не инициирован… Он (т. е. мир. — А. П.) не делал Империю аморфной, но гарантировал ей дальнейшую жизнь в сложившейся форме. Договор не знаменовал «прорыв к другому берегу» и тем более не стал «несчастьем для немецкого народа» (Дикманн)» [45. S.80).

В глазах Хайнца Шиллинга, последовательно развивающего свою парадигму конфессионализации, Вестфальский мир венчает первую фазу раннего Нового времени. Он маркирует все те общественные, религиозные и политические процессы, которые возникли за столетие до 1648 г. Европа получила возможность развиваться в виде сообщества национальных государств. Для Германии же главным итогом 1648 г. стала неизбежность и для имперских сословий, и для императора сообща созидать разрушенный потенциал, выступать коллективной и вместе с тем единой силой, олицетворявшей саму Империю. В целом X. Шиллинг следует духу «ревизионизма» структуралистов, но демонстрирует его на более общем социально-культурном материале.

Представленные точки зрения, безусловно, позволяют говорить о существенной переоценке бытовавших до последнего времени мнений. Конечно, мы можем констатировать различие в анализе историками нового поколения отдельных аспектов соглашений, подписанных в 1648 г. Разница в подходах — социокультурного и структурно-политического — предопределяет взгляды и суждения. Но в целом итоговая картина выступает в новом свете. Вестфальский мир видится прежде всего компромиссом, «вымученным» тридцатилетием военного лихолетья: 1648 г. фиксировал исчерпанность конфликтного религиозно-политического потенциала, сгоревшего в горниле чудовищной бойни. Неслыханные бедствия войны, ее нужда побудили сплотиться всех — и некогда непримиримых противников, и всегда умеренных, — сплотиться во имя будущего, основанного на прочных правовых гарантиях. Империя как целостная структура была спасена и обрела дыхание жизни. Компромисс, достигнутый в 1648 г., не стал для нее «революцией», он не создавал принципиально нового политического порядка.