Гермоген

   — Наш державный родитель устроил своё царство в единомыслии. Он был царюющим вправду, по благости. Недаром Богом ему дадено было имя Иван, что значит «благодать». Царство своих прародителей он сохранял в твёрдости. Ныне надо думать о нашем братском соединении с христианскими народами и царствами, — непререкаемо решительным тоном начал он. — Всему миру ведомо, что христианские правители междоусобствовали, бранями да раздорами себя озлобляли и много христианской крови пролили, а выгоду от того имели враги христианского имени, турки да татары. Сколько христиан в плен побрали, сколь городов да царств завоевали! Христианские правители должны помнить, что правление вручено им от Бога для укрепления веры... Для доброго начала вернём Речи Посполитой Смоленск, Псков с вотчинами Северской земли.

«Он ещё на троне не укрепился, а уже готов торговать державой, по грехам нашим ему вручённой», — подумал Гермоген, а вслух сказал:

   — Народ этого не спустит. Народ будет стоять за свои города, сколько Бог пособит. Поляки и ране примерялись к тем землям, да послы наши крепко стояли за своё добро.

   — Время длиннобородых послов ноне прошло, — резко перебил «Димитрий». — У нас с иноземным государем Сигизмундом — одно доброе дело на избаву христиан от турок.

   — Государь, ты ещё молод. Дослушай совета длиннобородого старика. Как говорить о том, что и во сне не пригрезится! У нас с султаном ныне доброе перемирие. А доброе перемирие — чем не мир? И царь Иван воевал города, а не раздаривал их по чужой прихоти...

Последние слова можно было понять как намёк на «запись», по которой русские города отходили к невесте самозванца и её отцу. «Димитрий» нахмурился.

   — Я позвал тебя не за указами, сенатор, — отрезал самозванец. И, повернувшись в сторону Игнатия, добавил: — С тобой хочет говорить патриарх.

Самозванец был как-то по-детски обескуражен. В его лице появилось что-то жалкое, и Гермогену припомнилось, что он видел некогда такое же выражение на его лице в день торжественного въезда в Москву.

Гермогену хорошо помнился тот день, как если бы всё происходило вчера.

...Люди забыли о своих делах, шли встречать нового царя разодетые, как на праздник. Такого изъявления любви народной к монарху люди не видели давно.

«Како сие разумети? — думал Гермоген. — Яко бесом прельстилися. Бесом насеяно было прельщение сие...»

И в самом деле, взоры людей были словно околдованы торжественным въездом «царевича» на белом коне, в великолепном царском одеянии, в золотой короне, украшенной драгоценными камнями, в сверкающем на ярком солнце ожерелье. В толпе шептали: «Бог, значит, спас», «Воскрес яко из мёртвых». Восторг охватил людей, они старались протиснуться к «царевичу». Проворным удалось облобызать его башмаки. Это зрелище вызвало новый прилив чувств:

   — Здравствуй, отец наш, Богом спасённый на радость людям!

   — Ты солнце России! Сияй и красуйся!

Гермоген ещё подумал, что восторг этот был словно кем-то подогрет. Так, видимо, и было. Если вспомнить, что накануне через таможни в Московию проникало много подозрительных людей с литовско-польской стороны, можно не сомневаться, что они пополнили ряды уличных приверженцев Лжедимитрия. Ведь он обещал озолотить тех, кто будет с ним в его торжественный день. Они-то и подогревали чувства толпы, а то и были главными участниками представления. Известно, что русские люди хотя и любят смотреть всякие «зрелища», но участвовать в них не склонны: публичное выражение чувств претит православной душе.

Позже Гермоген узнал, что самозванец, задумавший этот торжественно-умилительный спектакль, не очень-то верил своим «добрым подданным». В то время как он громко приветствовал москвитян и велел молиться за него Богу, его чиновники скакали из конца в конец улиц, чтобы узнать и донести ему, что делается в округе.

Не оттого ли впереди царской колесницы шли поляки с литаврщиками и литовская дружина, а не русское духовенство и не полки россиян? Самозванец во всём полагался лишь на польских друзей. Он и обещал им горы золотые.

Но в спектакле случилась, однако, оплошка. Видимо, порою не только люди, но и природа, предчувствуя недоброе, даёт людям свои знаки. Когда Лжедимитрий через Живой мост и Москворецкие ворота выехал на площадь, вдруг налетел страшный вихрь. Всадники едва могли усидеть на конях, вихревая пыль заслепила глаза, и шествие остановилось. Люди в ужасе крестились.

Самозванец едва не наехал на заложенную шестерней колесницу, которая внезапно встала. Вглядевшись, он увидел, что смешалась и дружина всадников, замерли священники с крестами. И когда в лицо ему ударило волной пыльного вихря, он инстинктивно закрылся широким обшлагом, обшитым горностаем. Тут к нему подошёл Басманов и помог сойти с коня.

Между тем пыль то взвивалась столбом к небу, то кружила над землёй. Потемнело солнце, ветер стал холодным. Толпившиеся на площади люди в ужасе крестились. Площадь огласилась всплесками голосов:

   — Господи, помилуй!

   — Спаси нас, Господи, от беды!

   — Чем прегрешили перед тобой, Господи?

Люди увидели в грозной выходке природы дурное предзнаменование.