Герой

— Тебя чего так кумарит — то, я когда без этого дела долго, так на месте усидеть не могу, весь напряжённый делаюсь, а ты как тряпка висишь.

— Не знаю, — пожала она плечами.

— Ты давно ширяешься, — продолжал расспрашивать Давид.

— Месяц, — мягко ответила она и снова замолчала.

— Первый раз, что ли ломало?

— Ага, — улыбнулась она.

— А ты что, тут с позавчерашнего дня торчишь? — Давид посмотрел ей в глаза.

— Так-то да. Но я домой ходила, не ночевала здесь, — она грустно хмыкнула.

— А дома как с предками живёшь, они знают?

— Нет, не знают. Дома я сказала, что у меня очень болит зуб, а они сильно не интересовались.

Давид задумался.

— Меня мать тоже долго не замечала…

С минуту они оба молчали.

— А когда узнала, ругалась? — она наивно посмотрела ему в глаза.

— По-моему, все они ведут себя одинаково, — рассуждал Давид, — сначала слёзы, потом ругань, потом наоборот: жалость и сама доброта, а потом снова ругань.

Они снова молчали.

— Нет, — сказала девушка, — я не хочу, чтобы мои родители узнали. Они меня убьют.

— А кто хочет, — равнодушно ответил Давид. — Но, не бойся, не убьют. Всех нас, рано или поздно ждёт такая участь. Всех нас, рано или поздно вычисляют.

— Нет, — оживилась она, — всё равно я завяжу, они не узнают.

— О, как у тебя всё запущено, ты только вмазалась, а уже думаешь о плохом. Узнают, не узнают, скоро тебе будет, практически всё равно.

Он понимал, что «всё равно», на самом деле не будет. Будет ощущение равнодушия. Чуждое, тягостное, оттого, что навязано извне, навязано снаружи — друзьями, недругами, родными, посторонним, на кухне за бутылкой водки и по телевизору.

Отовсюду слышится только одно: «Наркоман — человек без души». Но, всё далеко не так, думал Давид, есть и душа, и совесть, и ненависть с любовью, может быть даже больше, чем у других, но он, наркоман, умеет всё прятать. Прятать далеко. Так чтобы самому было трудно найти.

Иначе, как тогда быть наркоманом?

Но, все эти чувства, иногда, как сегодня, например, вырываются из своего заточения, и так становится гадко…

— Ты что молчишь, — услышал он голос девушки, — тебя как зовут?

— Давид, — ответил он сипло, — меня зовут Давид.

— А, называют тебя как?

Он посмотрел на неё укоризненно и снова, чеканя каждое слово, сказал:

— Меня зовут Давид.

И в этот момент ему стало так жутко, таким ничтожеством он себя почувствовал, такой мерзкой липкой грязью, что чуть было, не поклялся себе самому, никогда больше не браться за шприц.

Но чувства отхлынули.

— А ты кто, — спросил он у спутницы.

— А я Аля.

— Аля, это Алевтина, что ли?

— Нет, Аля — это Алиса.

— Опа, вот тебе и страна чудес, — он скривил лицо в улыбке, отчего стал похож на театрального злодея. — Кто же тебя так назвал?

— Родители. А у тебя есть девушка? — ловко перевела она пустой разговор.

— Есть, точней была, — неохотно ответил он и встал со скамейки, делая вид, что уходит.

— Ну, подожди, куда ты? Мне с тобой интересно, — она снова придала выражению лица наивный вид, и, видимо, так старалась это делать, что Давид расхохотался.

— Ха, нет, дорогая, больше не надейся, бесплатного ничего не будет, — отрезал он, — ты ведь хочешь напроситься ко мне в подружки, что бы легче было с порошком?

— Да, нет же, ты не понял…

— Конечно, я ведь только что родился.

— Ну, Давид, — заканючила она, — я ведь никого не знаю, и ты единственный, кто ко мне подошёл, а что мне делать в следующий раз?

— А, что ты делала до этого? — раздражался он, но, тем не менее, не уходил.

— Тебя ждала, — Аля делала вид, что не понимала вопроса.

Давид махнул рукой:

— Ладно, давай свой телефон, — он подумал, что девушка сможет пригодиться, когда не будет денег.

Алиса быстро нашла в сумке карандаш и вырвала из блокнота листок. Написала цифры и протянула его Давиду.

— Вот.

Он посмотрел и сунул его в карман джинсов.

— Теперь ты, — сказала Аля и приготовилась записывать.

Он продиктовал, от балды, семь цифр.

— Но ты ведь сказала, что завяжешь? — уже издеваясь, спросил он.

— Конечно, завяжу, — ответила Аля, — завяжу и тебе помогу.

Он посмотрел на неё, почти с презрением. Махнул рукой, и, не попрощавшись, направился к станции метро.

— Как же, завяжешь. Завяжешь и поможешь… хрен на блюде.

Ночь была чёрной и безоблачной. Звёзды казались огромными. Они висели в небе, словно шары на празднике жизни. Только где же та опора, где же та ниточка, которая удерживает небесные создания?

Если долго смотреть в черноту ночи, то становиться страшно. Появляется такое ощущение, словно, она наваливается на тебя. Словно, через несколько секунд, та огромная стая белых пылинок, неотвратимо приближаясь, превратиться в несущие огонь и смерть, необъятные взором глыбы. И некуда будет бежать, негде будет прятаться от ужаса смерти.

Бывает такое, что ждёшь, эту самую смерть, потому, что всё кажется глупым, ненужным, бессмысленным. Но как только сталкиваешься с ней лицом к лицу, тут же понимаешь, что нежелание жизни — это всего лишь нежелание такой жизни. Не больше, но и не меньше.