Герой

Это был секс, о котором он мечтал с тех давних пор, когда научился онанизму, феерия, полное животное удовлетворение… ну, да ладно. Конечно, он покурит сейчас, он сделает всё что угодно, лишь бы был следующий раз.

Она, словно угадала его мысли:

— Ты ведь ещё придешь ко мне?

— Да конечно! — он зарычал и не больно укусил её за ухо.

— Ну, тогда пошли на кухню, трава пахнет сладким костром, и запах долго держится. На кухне у меня хорошая вентиляция, — пояснила она.

Они сели обнаженные возле небольшого стола, и Давид наблюдал, как Лиза аккуратно набивала сухую, резко, но приятно пахнущую траву в сигарету, потом, зубами достала фильтр и вставила, словно мундштук, свёрнутую купюру.

— Вообще, мне больше нравится, когда всё забиваешь в Беломорину, но так тоже ничего, — проговорила она, не отвлекаясь от процедуры.

Потом она раскурила сигарету и показала, как надо затягиваться. Запах, действительно был особенным. Тление усиливало аромат травы и разносило его по кухне лёгким сизым дымом. Давид закашлялся, она похлопала его по спине.

— Ничего, это покруче табака будет, — проговорила она.

— У меня кружиться голова, — промямлил Додик.

— Не боись, трава сейчас тебя не возьмет, если ты этого опасаешься.

Давид выкурил сигарету до конца.

— Ну, как ты, — спросила Лиза.

— Нормально, — ответил он.

— Тогда пойдем одеваться, ведь у тебя, наверное, ещё дела?

И тут Давид подумал о Маше. Что ему теперь делать? Сказать, что всё кончено?

А может?..

Ответ пришёл сам собой.

— Что, задумался о Марии? — спросила Лиза, — Мария эсляфлёр, комэльканте ля-ля, — перевирала она песенку из какого-то бразильского сериала. — Я не сказала тебе. В общем, я хочу тебя успокоить. Ты сильно не суетись. Мы, конечно, влюблены друг в друга, но я не собираюсь на что-то надеяться, и не хочу жить с кем-то до гробовой доски. Думаю — это скучно. А опыт у меня есть, я ведь была недолгое время замужем. Так что не бери дурного в голову, тяжёлого в руки. Я предлагаю тебе просто встречаться, например, так как сегодня. Ты не будешь, я надеюсь чувствовать себя ущемлённым? — она подмигнула.

Давид стал для приличия кочевряжиться:

— Знаешь, я ведь влюбился в тебя…

— И хорошо, я в тебя тоже, — она потрепала его по щеке, — пошли одеваться.

Додик ушел изнеможенным, но полным впечатлений. Лиза торопливо захлопнула за ним дверь и пошла ставиться. Уже было время вечерней дозы. Если бы Давид не был так слеп от страсти, он, конечно же, заметил бы много-много точечек темно-синего, красного цвета на локтевых сгибах подруги. Но ему было не до того.

Лиза была несколько раздосадована. Подобный спектакль она устраивала не в первый раз. Это был уже хорошо отлаженный и, практически, одинаковый, во всех случаях, сценарий.

Михаил торговал наркотой. Ему не нужна была шпана, которая бы клянчила дозу, оставаясь неплатежеспособной. Деньги, живые деньги, вот, что самое главное. А значит необходимы клиенты, у которых они есть, или, по крайней мере, есть у их пап или мам. Давид был из последних. И для обретения таковых использовалась Лиза. Девушка неглупая, в меру циничная. У Михаила был выбор, платить ей кэшэм, или сделать зависимой от порошка и расплачиваться героином.

Лиза выбрала второе, не совсем по своей воле, но тем не менее. За приобщение клиента к порошку в течение недели, она получала грамм. Схема хорошо окупалась. Правда девочка начала сдавать и требовала большей дозы, стала более нервной и могла сорваться.

После Давида Михаил стал просто её продавать, на ночь на две. Выручка, конечно, несравнимо меньшая, но, добрый по натуре Михаил не позволял себе оставлять в беде тех, кто ему помог однажды.

Когда Давид пришёл второй раз, его приколола трава. На третий, он не прочь был попробовать героин. На четвёртый укололся. Времени прошло чуть больше недели, но Михаил отвалил Лизе целых двадцать пять единиц (два с половиной грамма), что было на полтора грамма больше положенного, видимо, хотел отметить переквалификацию девушки в проститутки.

В безлюдном осеннем парке деревья роняли оперение. Желтые, красные, бурые листья, отрывались от веток, расправляли по ветру резные крылья и летели к осенним лужам, чтобы упасть на, отражавшееся в них, тяжёлое свинцовое небо.

Давид с Машкой, взявшись за руки, прогуливались между, погружающимися в холодный сон, серыми стволами.

— Вот и осень, — тихо прошептала она.

— Да, — согласился Давид, — скоро настанет зима, мы напялим тяжелые шубы, а вместе с ними печальные лица и нелёгкое ожидание весны. Я становлюсь поэтом, не правда ли? — спросил он у девушки.

— Куда там! — она подняла руку, пытаясь поймать парящий жёлтый лист.

Давид обиделся на её ироничный тон.

— Ну, конечно, куда нам! — раздражённо прорычал он.

Она остановилась и повернулась к нему лицом.

— Не злись, чего дуешься? Ведь согласись, какая может быть поэзия в тяжёлых шубах, — она чмокнула его в щёку, а потом, улыбаясь, долго смотрела в глаза. Давид смутился и первым отвёл взгляд.

— Ну, давай, давай будем опять ссориться.

— Зачем ссориться? — удивилась Маша. — Тебе разве плохо без ссор?