Герой

В этот первый раз он не завёл знакомств с собратьями по игле. Не задумался о том, что может стоить бросить. Ширнулся тут же, пройдя два квартала, в одном из подъездов, взяв дозу в долг. Пришёл домой с узкими, покрытыми пеленой безразличия, зрачками. И в ответ на слёзы и упрёки матери, запершись у себя в комнате, включил песню, про позорную звезду.

Когда он был маленьким, ему снился один и тот же кошмар. Не всегда действия развивались один к одному, но всегда был одинаковый конец, одинаковое завершение ночных пугающих видений.

Чаще, ему снилось, что он находился в парке, под развесистой старой липой. На улице припекает солнце. Оно так слепит глаза, что те слезятся, стоит Давиду посмотреть на верхушку дерева.

В горле появляется ком, нос закладывает и становится нечем дышать. Всегда, что-то призывало его поднять голову к вершине липы. Иногда это был голос, иногда шелест листвы и треск веток, будто кто-то неизвестный копошился в зелёной кроне.

В итоге, Давид всегда смотрел ввысь и просыпался от жуткого ощущения страха и накативших слёз. Ком в горле, точно хотел задушить его, изнутри пытаясь разорвать трахею.

Но вот, первое оцепенение проходило. Он резким движением закрывался с головой одеялом, поджимал колени и лежал так, боясь дышать и привлечь внимание невидимого страха. Который, как Давиду казалось, заполнил собой комнату и только ждёт минуты, чтобы снова вцепиться в горло мальчика своими мохнатыми и дурно пахнущими лапами. Так он лежал долго, и только, когда уже начинал задыхаться в своём убежище от собственной углекислоты, решался приоткрыть одеяло, сделав маленькую щелочку, соединяющую его со свежим воздухом. Бывало, что уже к этому времени комната заполнялась сумерками рассвета.

Тогда он, осмелев, начинал глубже дышать и прислушиваться к просыпающемуся миру. И когда Давид, сквозь пустоту вползающего света начинал слышать щебет утренних воробьёв, только тогда лишь, окончательно набравшись смелости, он одергивал с себя свой панцирь и принимался стирать густой влажный пот, чувствуя, что лежит на мокрых от его собственного страха простынях, и укутывается в мокрое одеяло.

Ему становилось стыдно и непонятно, отчего он вёл себя таким образом. Рождающийся солнечный свет, вносил в его жизнь свои кардинальные коррективы.

Давид становился, противен сам себе за свою собственную слабость. «Ну, подумаешь, сон!», — ругал он себя, — «нельзя быть таким трусом».

Затем, Давид начинал воображать себя наделенным магическими способностями. Сначала он разгонял «тьму» и защищал «слабых». Из его пальцев, по велению мысли вылетали гром и молнии, поражая нечистую силу, а вместе с ними тревогу и страх.

Он становился великаном, разрушающим, то жуткие замки царства чудовищ, то громящим атомные боеголовки, избавляя мир от угрозы ядерного уничтожения. Потом он вспоминал братьев близнецов из детского садика, у которых прошёл школу выживания в своё время. И, в конце концов, опускался к обыкновенной, жалкой, человеческой мести. Не всегда, правда, перепадало двум братьям, иногда, под горячую руку попадали соседи или старшеклассники, с которыми, время от времени, у Давида возникали проблемы во взаимопонимании. Так проходил остаток ночи.

Потом, мать приходила будить его. Она удивлялась, что сын её, обычно трудный на подъём, в буквальном смысле этого слова, уже не спит. Каждый раз она кривила нос и возмущалась:

— Фу, что за запах! Не удивительно, что ты не можешь спать в такой духоте! Ты бы хоть форточку открывал с вечера, что ли. — Она проходила через всю комнату, похожая на ангела, или на смерть в своей длинной, почти до пола сорочке, и резким движением убрав лёгкие розовые шторы вместе с тюлем, открывала окно.

Свежий ветер врывался в спальню, втаскивая за собой объективную реальность. Давиду становилось паршиво и грустно оттого, что закончились его яркие утренние фантазии.

Приключения её величества силы, силы виртуальности, силы иллюзий, которая давала мальчишке возможность забыть, кем он является. Забыть всю свою незначительность в большом, пугающем, и совершенно конкретном, мире.

Он, так и не понял коварства Лизы. Ему страшно было ставиться в первый раз. Но не так страшно, как страшно корове, когда её ведут на скотобойню, и она чувствует приближение своей смерти всем своим существом, от кончика теплого, пахнущего навозом носа, до самого длинного волоска на кисточке тугого коровьего хвоса.

Страшно, как страшно, какому ни будь, учёному мужу, корпевшему над теорией, наконец, приступившему к практике эксперимента, и боящегося не получить задуманное. Страшно интересно, короче.

Подруга Лиза, так описала Давиду этот кайф, что он находился в ожидании крутейшего в его жизни пребывания в мире чудес и удовольствия.

Дозу, как девушка потом рассказала, она подобрала специально для Додика. Не так много, что бы его тошнило, и что бы он потом «просто по-быковски» уснул, но и не настолько мало, что бы приход «прошёл мимо».