Герой

Однажды, на уроке музыки, когда Давид повздорил с преподавателем, из-за того, собственно говоря, что незлобиво так, но довольно громко, при исполнении песни «Во поле берёза стояла», спел второй строчкой, расхожую тогда в детских кругах шутку «Выпила сто грамм и упала».

Тучная дама преподавательница, встала из-за пианино, которое она гордо называла «фортепиано», при этом, широко раскрывая рот и произнося «пыано», подошла к мальчишке, и, взяв за ухо, вывернула его с такой силой, что последнее немедленно распухло, и на нём нельзя было спать неделю.

Она поднял Давида из-за парты во весь его рост, под тихое хихиканье класса, и заорала прямо в разнесчастную ушную раковину:

— Вон!

И всё бы ничего, разве только ухо, но дальше она добавила:

— Вон из класса за отцом, без него на урок не пущу! Никогда не пущу!

Давиду казалось, что глаза за стёклами её очков превратились в два больших блюдца с золотистой каёмочкой. Он, потупив голову, зашмыгал носом, и, ощутив весь ужас создавшейся ситуации, залепетал:

— У меня нет отца.

Имевшие место смешки в классе затихли.

— А-а, сразу видно — безотцовщина, — учителка оставила в покое ухо Давида, — давай дневник, я запишу замечание. Пусть мать посмотрит, какого сына воспитала, — уже спокойно ответила она, видимо решив, что взять с такого урода нечего, и постучал толстым пальцем по лбу Додика.

Додик, ничего ей не дал. Он почувствовал, что сейчас зайдется в плаче, и не оттого, что болело сломанное ухо, и не оттого что преподавательница орала на него как помешанная, а от ужасного, резанувшего где-то в глубине, так что по спине пробежали неприятные холодные мурашки, а голову захотелось вжать в плечи по самую макушку, слова «БЕЗОТЦОВЩИНА».

Словно это ужасное сочетание букв, было каким то колдовским заклятьем, превратившим его, Давида, в жалкое, уродливое ничтожество в глазах всего человечества.

Он схватил портфель и, не давая вырваться слезам наружу, не взирая на окрик учителки: «Куда?!», выскочил пулей из класса.

Потом, он не задерживаясь, пробежал по всему длинному коридору первого этажа к выходной двери. И только там уже, продолжая нестись к автобусной остановке, дал волю своим слезам.

Он бежал и размазывал их по щекам, отчего те, незамедлительно покрылись сажей прокопченных городских улиц. С серым размазанным налётом на лице, со сломанным ухом, плача, он залез в автобус.

Контролёр даже не решилась спросить у него талон на проезд, а пассажиры с опаской обходили стороной. Только сердобольная старушка, наклонившись и протянув маленькое сморщенное яблоко, сказала:

— Ну, ничего, миленький, не плачь. Всякое в жизни бывает.

Давид зло посмотрел на неё. «Никакой я не миленький, старая глупая карга», — подумал он, «Я безотцовщина!», но яблоко взял. Не сказав спасибо, он выпрыгнул на своей остановке и помчался домой.

Мать была дома. Она увидела заплаканное лицо сына, потом его вспухшее ухо.

— Ну, что ты натворил? Кто тебя побил?

Давид сразу отреагировал экспрессивно:

— Почему это «кто побил»?! Может, это я побил?!

Мать знала, что её сын побить никого не может. Он, в лучшем случае убежит. Не такой он был смелый, что бы драться. И уж если когда и случалось приходить ему с синяком, то это были следы неудавшегося побега от сложившихся обстоятельств.

— Ладно, побил, — она не скрывала сарказма, — ты зарядку утром не делаешь, что б кого-то побить. Давай, жалуйся.

Казалось, она сама хотела избежать возможности проявления её сыном бойцовских качеств, что бы не нажить себе лишние проблемы. Ведь так спокойней, когда чадо — тихоня. Так, с лёгкостью избегается всякая нервотрёпка из-за вероятного получения замечаний из школы и выяснения отношений с родителями возможных потерпевших.

Давид разозлился:

— Подрался я, подрался! — заорал он на мать. — Думаешь, мне слабо?

— Правда, что ли? — Испугавшись, спросила она. — А что с тем мальчиком? — захлопала она ресницами.

— Ничего, — огрызнулся сын, — жить будет.

— А почему так рано из школы?

Но Давид ничего не ответил, он хлопнул дверью спальни и улёгся на кровать. Первый раз в своей жизни хлопнул дверью и улёгся на кровать. Такой способ совладания он в последствии изберёт как основной в своей жизни.

Следующие дней десять, он делал утреннюю зарядку. И на следующий урок музыки его пустили. И толстая учителка, даже попросила у него прощения за сломанное ухо, видимо, слухи по школе о не педагогическом её обращении быстро распространились. Давид, конечно простил. Ну, или сделал вид, что простил, а осадок в виде жуткого слова «безотцовщина» остался, как в старом анекдоте про серебряные ложки.

— Что с тобой, — спросила Маша, слегка отстранив голову, от чего на её лбу появились морщинки.

— Со мной? Со мной ничего, а что со мной должно быть? — Давид смотрел на неё своими балдеющими зрачками, и, как всякий наркоман, не желая засветиться, валял дурака.

— Ты как-то странно выглядишь сегодня? Словно витаешь где-то в заоблачных высях? — она наклонила голову и прищурилась, от чего её глаза превратились в две узкие, режущие синевой, щелочки подозрительности.