Герой

— Нет, нет, спасибо, — Маша быстро обогнула её и вышла. Она увидела, как Давид крестится и бьёт поклоны иконе Божьей матери над входом.

С территории церкви, ограждённой высоким забором из пик, выходили молча.

У ограды стояло десятка два нищих. Двое из них, с отёчными лицами, препирались, видимо, ругаясь за место.

Давид, совершая благое, каждому из них дал по нескольку монет. Нищие дружно крестились и желали ему здоровья.

Когда молодые люди отдалились, Машка, обернувшись, заметила, что нищие принялись за старое, продолжая исподтишка, подмолаживать друг друга локтями под печень.

Тело Додика двигалось в полном молчании, пребывая, видимо в апогее благородства.

— Знаешь, а те двое так и продолжают подпинывать друг друга, — сказала девушка, поравнявшись с Давидом.

— А… что? — Додик неловко, словно самолёт с одним отказавшим двигателем — опустился на землю. Он почувствовал, что его настроение, явно кто-то пытается испортить.

— Я хочу спросить, — продолжала девушка, — почему ты дал деньги, тем двоим?

— Не понимаю вопроса — Додик делал вид, что остаётся невозмутимым.

— Две здоровенные детины, — не отступалась девушка, — судя по отёчным лицам, с глубокой похмелюги.

— И что?

— Просто интересно, почему ты не дал денег старухе, стоявшей чуть поодаль, и которая свою пенсию, явно расходует не на спиртное.

— Да? Пожал плечами Давид, — я и не заметил. — Просто, понимаешь, — он неуверенно жестикулировал подыскивая слова, — как тебе сказать, что бы ты поняла. Я был поглощён впечатлением глубинной духовности, покоящейся в храме, этой чистотой величия. Я понятно объясняю?

Машка расхохоталась:

— Чьего?

— Что значит чьего!? — возмутился Давид, — величия божественного. — Ай, да что там говорить, — махнул он рукой.

Машка продолжала смеяться.

— А я думала величия своих деяний.

— Ну, знаешь! А вот ты даже не перекрестилась, я заметил. И милостыню никому не подала.

— Так ты за мной следил, а я думала ты находишься в апофеозе религиозного экстаза.

Тут уж Додик не выдержал и сбросил напрягавшую маску невозмутимости. Нахмурил брови и, шипя, отчеканил вопрос:

— Поругаться хочешь?

Может, Машка и хотела поругаться, но где-то очень глубоко в душе, внешне же, она этого боялась.

— Да ладно тебе, просто я впервые в церкви, мне всё интересно, прижавшись головой к его плечу, она пыталась усмирить накал страстей Давидовых.

— Да? Нет, правда, ты впервые? — натянуто удивился Додик. — А я, знаешь, частенько сюда захожу. Мне нравится запах, красота. Если хочешь, я могу тебе многое рассказать о религии, библейские истории разные. Ну… знаешь… как казнили Иисуса, например.

Машка, конечно же, прекрасно знала «как казнили Иисуса», но с терпением святого Себастьяна, выслушала рассказ.

Обстановка между двумя молодыми людьми, смягчилась.

Давид рассказывал нечто отдалённо напоминавшее библейский сюжет. Эдакую вольную интерпретацию в духе постмодерн. Но делал это не по остроумию своему, а по нежеланию признать, что несёт околесицу «далёкую от текста».

Видя, что подруга не настаивает на подробностях, Давид стал уважать её ещё больше. И в его мировоззрении появился, касаемо Машки, новый термин: «Мудрая наивность».

Так он подчёркивал и своё превосходство, отдавая себе лавры прагматика, и напрочь лишённого наивности человека, и в то же время, словом «Мудрость», автоматически делал Машку членом клуба «правильно понимающих жизнь», председателем и первым членом которого являлся сам Давид.

Приятно, когда вспоминаешь хорошее.

Подламывало. Ночь ещё была глубокой, и желание чуть-чуть пожить, имело место существовать, не смотря на боль и некоторые неудобства. Ведь, когда вспоминаешь жизнь, жить хочется больше, чем когда пытаешься её забыть, как бы раньше и не жилось.

Ещё одно воспоминание было у Додика о церкви и религии.

Вмазываться он устал, ещё до того, как сообщил матери о состоянии своего психического нездоровья.

Однажды, среди многих снующих по улице, он выхватил одно лицо. Сличил его с отпечатками мнезиса. Лицо человека и лицо из памяти совпадали.

Это был Андрюха, когда-то они с ним вместе ширялись. Не виделись уже полгода. И так как Додик находился в суровом состоянии гона, и его крутило на поиски очередной дозы — первой мыслью было — развести объект на деньги.

— Эй, Андрюха, — крикнул он молодому человеку, стоявшему возле газетного киоска.

Тот обернулся растерянно, потом, заметив Давида, на секунду застыл в раздумье.

Давиду такое поведение говорило о том, что «коллега по цеху» имеет бабки или дозу, но ему совершенно влом делиться тем или другим с кем бы то ни было.

Вот только что он делает у киоска? Может, ждёт гонца?

Но, Андрей, замахал рукой и почти бегом направился к Давиду.

— Здорово, Додик — Андрей подошёл к нему, и с размаху хлопнул по плечу. — Хотя нет, вижу что не здорово, что ломает?

— Ну да, а у тебя есть что?

— У меня, — он ухмыльнулся, — у меня есть свобода.

Андрюха распрямил плечи и едва выпятил вперёд подбородок.

— Чего-о-о-о?

— Свобода… Чего — передразнил он Додика.

— Ты давай, дело говори.

— А я и говорю. Не ширяюсь уже последние четыре месяца.

— Да ну, не поверил Давид. — И не тянет?

— Нет.