Герой

В комнате были ещё люди. Три девушки. Они были похожи на монашек. Волосы их были убраны под большие белые платки, а одеты они были в длинные белые платья. Девушки подходили то к одному, то к другому, подносили судна, кормили, просто вытирали пот, но наручники не отстёгивали.

К Давиду тоже подошла девушка:

— Ты что-нибудь, помнишь? — спросила она.

Додик посмотрел в её глаза…. Большие карие глаза…. Широкие скулы….. Небольшой нос. Несмотря на такое сочетание физиономических особенностей, она не показалась ему некрасивой.

— Конечно, помню, я всё помню.

— Это хорошо, — улыбнувшись, сказала девушка, — я сейчас тебя покормлю.

Она вышла из комнаты, и, вернувшись, принесла на подносе железную миску с пшеничной кашей, по вкусу явно сваренной на воде. После нескольких ложек, пища стала проситься назад.

— Можно попить, — попросил Давид девушку.

Она вновь вышла и вернулась со стаканом тёплой до противности воды.

Давид сделал несколько глотков, и каша улеглась.

— Сколько времени я здесь?

— Тебя привезли вчера вечером.

— Да? — Давид помолчал. — Значит это только начало.

— Начало, — спокойно ответила девушка, — но ничего, я буду рядом.

Как ни странно её слова слегка успокоили… ненадолго.

— Как тебя зовут-то? — спросила он.

— Сестра Оксана. Тебе ещё чего-нибудь принести?

— Оксана!

Вдруг, в какую-то частицу мгновения, Давид понял, что больше всего на свете он хочет одного — уколоться! «Убежать отсюда и вмазаться, потому что всё происходящее — очередное дерьмо, которое никогда меня не спасёт. А меня и спасать незачем. Я хочу колоться. Вмазываться. Ширяться. Вот моё единственное желание!!!!» Но вслух ничего не сказал.

— Оксана, — обратился он к девушке, — пока мне не так плохо как им, — он указал головой на соседей, — …в общем, я бы хотел сходить. Ну… по-маленькому… понимаешь?

Оксана изменилась в лице. Стёрла улыбку.

— Я отстегну тебя только через десять дней, — она произнесла эти слова твёрдо и спокойно, — до этого же времени, не думай даже о возможности покинуть кровать.

— Я подам в суд, — спокойно, но серьёзно ответил Давид.

— Значит, ты не всё помнишь. Ты подписал согласие, что будешь находиться у нас в центре.

— Кого ты грузишь? Кому ты по ушам ёрзаешь? — возбуждался Давид. — Я не в психушке. Я ничего не подписывал. Я вас всех засажу!

Девушка развернулась и вышла. Остальные, казалось, не слышали воплей Давида. Он вырывался изо всех сил. Боль впивалась наручниками в голени и предплечья. Он плевался и сквернословил. Но никто даже не бросил взгляд в его сторону. Хотя никто его, взгляд, нарочито и не отводил. Если и смотрели, то сквозь. Вдаль куда-то. Словно и не было здесь, корчащегося в вопле истерического припадка, человека.

После многочасовой борьбы, Давид сдался. Он измучил себя так, что уснул. Конечно, не глубоким барбитуровым, как в психушке сном, но лёгкая дремота, всё же вконец одолела Додика.

Так прошло пять дней. Пять дней, Давид изводил себя собственным криком, справлял под себя нужду, расплёвывал предлагаемую ему пищу, рассылал проклятия окружающим.

Но постепенно боль утихла. Оставалось подавленное, сломленное, обессиленное состояние души, да лёгкое потягивание в лодыжках.

Он стал больше разговаривать с Оксаной. Та стала более приветливо относиться к нему, словно никогда не слышала от него грубостей, унижений, и не утирала его плевки со своего лица.

Она рассказала, что «Центр» — так Оксана называла это место — было официально зарегистрированное, одобренное горздравом учреждение. Всё было законно. Он действительно подписал согласие. Но самое главное то, что если он захочет, то после десятого дня, когда снимут наручники, Давид сможет забрать свои вещи и убраться восвояси.

— И многие так поступают? — спросил молодой человек.

— Наверное, половина, — пожала плечами Оксана.

— Половина? — удивился Додик. — И стоит так мараться?

— А сам ты как думаешь? — спросила девушка. — Ты сколько лечебниц прошёл?

— Да, немного, пару раз был.

— Ну, тогда ты ещё зелен. — Вздохнула девушка. — И возможно, ринешься после всего этого, — она обвела взглядом комнату, — на новые подвиги. — А у меня, — продолжала она, глядя в пустоту, — за плечами пять клиник, восемь ломок, конкретных ломок, в надежде, что каждая из них последняя, семь лет стажа. Только здесь я остановилась. Я знаю, что после обычной наркологии, наркоман, если не тут же, то максимум на второй день идёт за дозой….

Слушая её, в груди Давид почувствовал щемящее чувство обиды, когда услышал, что, вряд ли удержится здесь — мол, он ничего ещё не знающий, не стоящий, не хлебнувший, как говориться горя.

Кого-то такие слова ввергают в уныние, и руки опускаются сами собой, кого-то подстёгивают. И, последние, стремятся доказать всем, а прежде всего самому себе, обратное.