Герой

Но, тем не менее, находясь в храме Додик, в силу своего характера всегда заключал некоторое соглашение: «Я Тебе свечку, как жертвоприношение, усердная молитва, кстати, отнимающая достаточно времени, несколько раз крещусь, при этом ВЕРЯ — Ты, теперь, просто обязан мне помочь».

Как Додик пришёл к, такого рода взаимоотношению с божественной сущностью, он не знал.

Его мать не была верующей. И в их доме не висело ни одного святого лика. Однако лет с одиннадцати — двенадцати он стал так поступать. То ли «Слово пастыря» по субботам оказало подобное влияние, то ли те самые глубинные поиски отца, желание сыновности.

Но, так или иначе, всё глубинное, оставаясь неосознанным, порастает корыстью…

Маша, напротив, никогда не считала себя верующим человеком. И когда Давид предложил ей зайти в церковь, чтобы поставить свечу Николаю угоднику, мол, зачёт по социологии нужно сдавать. Та в ответ засмеялась.

— Что смешного, — обиделся Давид.

— Да нет, ничего, я просто никогда не задумывалась, что зачёты можно сдавать таким образом. Обычно я прихожу, получаю билет, и отвечаю на вопросы из него в устной или письменной форме, — улыбалась Машка.

Додика такой ответ совершенно не успокоил, наоборот — он его разозлил, так что тот напряг правую ногу, будто собираясь топнуть.

— А что плохого в том, что бы искренне помолиться?!

— Искренне? — пожала плечами Маша, но ты же шёл просить зачёт, а не искренне молиться.

Давид чувствовал, что где-то в самой глубокой глубине его «Я», подруга права, но признавать такое совершенно не хотелось.

— Ну… нет, — это, как бы заодно, — оправдывался он. — Так идёшь или нет?!

Всем видом своим он показывал Машке, что в случае отказа он пойдёт и без неё.

Мария, подумала, что перегибает палку, имя которой «терпение ближнего», и подмигнув, как обычно в таких случаях, ответила:

— Пошли.

— Будешь входить в храм, — загадочно произносил Додик, — надень на голову шарф, что у тебя на шее, будто косынку. В храме, женщинам с непокрытой головой быть нельзя.

Наконец, они подошли к огромному, высоченному, о пяти куполах — месту Бога на земле.

— Да, жаль что ты в джинсах, — почти прошипел Давид, — ну ничего, простительно, по неопытности.

Мария чувствовала себя не в своей тарелке.

В храме было душно. Слева при входе стояли недлинные ряды столов. За ними старушки в чёрном, с отрешённым видом, продавали длинные восковые свечи.

Время от времени, кто-то из прихожан, спрашивал у одной из них, какой иконе поставить восковое жертвоприношение. Те же, внимательно выслушав запросы истинно верующего, трепещущим шёпотом и лёгким кивком головы, указывали ему путь к спасению.

Одухотворённый или почти одухотворённый верующий, с благоговением, получив несколько свечек, перемещался исполнять священный ритуал.

— Девушка, — прошептала одна из старушек, — надень косыночку, в храме божьем нельзя быть тебе с непокрытой головой.

Маша засуетилась, извиняясь в душе за невыполненные по рассеянности требования Давида. Быстро развязала газовый шарфик и натянула его на голову, заметив, краем глаза, укоризненный взгляд Додика.

В это время, он, как бывалый посетитель подобных учреждений, покупал свечи и краем глаза косился на девушку. Потом, повернулся и целеустремлённо направился к нужной иконе, делая вид, что поглощён таинством и не замечает ее напряжённости.

Мария тихо следовала за ним.

Она остановилась чуть сзади, и наблюдала, как Давид доставал из подсвечника чью-то недогоревшую свечу — чьё — то не свершившееся, а может не до конца свершившееся желание, и вставляет туда свою — зажженную.

Потом он закрыл глаза. Его губы беззвучно шевелились. Трижды перекрестился. Правда, Маша заметила, что второй раз, этот священный жест был произведён слева направо. Но Давид, понятное дело, в религиозном экстазе, этому значения не придал.

Потом, молодой человек, повернулся к девушке, и глазами дал знак — идти к выходу.

Маша, только теперь, слегка расслабилась, и окинула взглядом церковь. Она почувствовала себя букашкой в этом великолепии архитектуры. Со стен на неё строго смотрели святые отцы, из-под купола глядел седой старец, а внизу посреди зала стояло огромное, как ей показалось, распятие, к которому был пригвождён страдающий Иисус. Из ран его сочилась кровь. А терновый венец, казалось, с такой болью вонзался в голову, что невольно хотелось зажмурить глаза.

Было ощущение, что все лица с икон, укоризненно вещали: «Видите, смертные, что вы натворили! Какую боль вы причинили этому несчастному!».

Мария почувствовала жжение, где-то там, под ложечкой, и с закрытыми глазами, мысленно проговорила:

— В чём же я виновата, что ж вы на меня все глазеете, словно я весь народ Израилев, и Понтий Пилат, и Дьявол, и воплощение греха. А может в том вина моя, что не прошу у вас ничего?!

Ей стало противно и больно, опять же, где-то там… под ложечкой.

Давид уже был у выхода, и, казалось, не замечал подругу. Мария повернулась и направилась вслед за ним.

Сердобольная старуха, заметив, что девушка в церкви не исполнила ни одного ритуала, спросила её шёпотом:

— Вы не знаете, кому молиться, вам подсказать?