Герой

— Что ты выдумываешь, где я могу витать, когда ты рядом со мной? — лицо Давида оставалось амимичным, словно у старого паркинсоника.

— Нет, нет, — не унималась Маша, — с тобой что-то не ладное. А ну-ка, пойдем — девушка вывела его из темноты коридора на свет. — Что у тебя с глазами? Ты что, укололся?

Давид не ожидал, что она поймёт так быстро, он ждал, что Машка вообще этого ещё долго не поймёт. Он думал, что та должна быть очень далека от подобных проблем.

— Что ты имеешь в виду? — продолжал он тупить.

— Хватит валять дурака! — перешла на визгливый крик девушка. — Ты употреблял наркотики?!

— Наркотики?! — Давид попытался изобразить недоумение.

Маша почти бегом прошла по залу и села в кресло.

— Не надо думать, что мир глупее, чем есть на самом деле, я знаю, что это такое.

— Откуда ты можешь знать? — невольно выдал себя Додик.

Маша вздохнула:

— Попался, дорогуша, — она зло посмотрела на него. — Зато ты знаешь, не правда ли?

— Ты о чём? — не сдавался наркоман.

— Давно колешься?

— Почему сразу колешься, может, понюхал разок?

— Ну, вот теперь точно попал. Что базар не фильтруешь?

Таких уж выражений, Давид от неё не ожидал.

— Что ты сказала?

— Что слышал! Ну, и как же ты начал?

«Какая мне, на хрен, разница», — думал Додик. — «Ну, узнала, ну и что. Да по барабану. Пусть себе чешет всякую ерунду, а потом валит отсюда на все четыре стороны! Мне и одному не плохо».

— А я и не начал, — вопреки своим мыслям отвечал он, — я раз попробовал. И всё, к твоему сведению. Это всего лишь один раз. Понимаешь? В жизни надо всё попробовать.

— Да врёшь ты всё, — она с презрением смотрела на только что любимого человека. — Хорошо, попробуй попить из сортира.

Давид понял, что Маша зла не на шутку. Слова типа «сортир» она раньше не употребляла никогда. И оно, вероятно, обозначало высшую степень её злости.

— И, потом, знаешь, — продолжала она, — если исходить из твоей, у какого-то дебила, приобретённой философии, то ты уже никогда не сможешь попробовать прожить свою жизнь без наркотиков. Понимаешь? Придурок?!

Давид, лишь чаще хлопал глазами.

— Это таких как я у тебя может быть десятки. А таких как ты, у тебя может быть только один. Один единственный. И если у тебя непреодолимое желание засунуть себя самого в задницу, то мне ты больше не нужен.

— Ой, ой, ой, — попытался перейти в наступление Додик, — видали мы таких. Ты вообще давно мне надоела.

— Прекрасно, — она вскочила, прошла в коридор, оделась, взяла сумочку, — я пошла! — Маша резко повернула замок.

— Чеши, — пробурчал Давид из зала, даже не выйдя её проводить.

Дверь хлопнула. Давид уселся в кресло, на котором только что сидела девушка: «Надо предупреждать, когда придёшь! Вваливаються здесь всякие, без приглашения!» — злился Давид.

Через минуту раздался звонок.

— Кого ещё? — молодой человек прошёркал к двери, посмотрел в глазок.

Там стояла Маша.

— А, явилась, не запылилась. Куда ж ты денешься красавица, от такого парня, как я, — он открыл.

Мария стояла и не думала заходить:

— Я твоей маме всё расскажу, понял?

Давида обдало колючей волной ярости:

— Да пошла ты… — он громко захлопнул дверь, и эхо железным гулом прокатилось по подъезду.

«А вдруг и вправду, расскажет» — подумал он.

Давид захлопнул дверь, и Маша на сегодня исчезла из его жизни. Матери, конечно, ничего не сказала.

Больно было вспоминать подобные эпизоды своего идиотского существования.

А если бы он не совершил тогда этой гнусности — не выгнал её вот так, как тварь мешающую. Может быть, он тогда смогла бы вытащить его из болота?

Вытянуть своей искренностью, добротой и мудрой наивностью. Именно так, «мудрой наивностью», он, Додик часто называл её, Машкино отношение к миру.

Давид, хотя и носил иудейское имя, сам же часто заходил в церковь. Как-то так повелось…

Приходил, попросить чего ни будь у многочисленных икон. Чаще, мальчишки с подобными просьбами обращаются к родным отцам, но у Додика не было своего родного отца — он приходил в храм и перед десятками нарисованных лиц бородатых мужей, в коронах и с позолоченными нимбами, строгим взглядом и владыческими жестами — чувствовал себя защищённым.

Тишина вне службы рождала в нём ощущение, словно он один сейчас существует для того, самого большого, мудрого, знающего и повелевающего отца с его братьями святыми, в чьи жития он никогда толком не вдавался. Видимо, в глубинах бессознательного, считая их своими «дядьками». Вот такое вот, упрощённое до примитива, а следовательно и бесспорное отношение к религии, но тем не менее…

Например двенадцатилетнему Додику нужен был новенький велосипед, или пятёрка по английскому в четверти, и тот шёл на поклон в храм Божий. У всезнающих старушек покупал свечку и ставил её, усердно крестясь у иконы одного из святых отцов.

Не всегда, к слову сказать, да не просто не всегда, а чаще всего, одной свечкой не обходилось. Всё равно со стороны Давида прикладывались определённые и отнюдь не метафизические усилия во имя исполнения заветной на то время мечты.