Герой

На самом деле, она просто затихарила для себя половину порошка, отпущенного Михаилом на Давида. Такой подход, уже срабатывал, и Лиза, считая себя профи в этом деле, в душе подсмеивалась над своим боссом, называя его лохом, а свой наркоманский развод — гениальной операцией.

Они расположились на кровати. Обнажённая Лиза, стояла перед ним на коленях, держа наготове инсулиновый шприц с раствором.

Он похлопывал себе по венам на сгибе локтя, как научила его девушка, чтобы сосуды сильней проступили, и легче было попасть в них иглой. Жгут на плече создавал ощущения приятного набухания во всей руке.

— Ну, ты готов? — спросила она заговорщицким тоном.

— Подожди минуту, — ответил Давид.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Закрыл глаза и произнёс:

— Давай.

Молодой человек чувствовал, как в его тело, немного болезненно, входила короткая тонкая игла стройного как карандаш, шприца. Потом он услышал голос Лизы:

— Готово, — сказала она и точным размеренным движением, что бы игла не выскользнула из вены, сняла жгут.

Давид почувствовал, как в него, раздвигая человеческое начало, вползает что-то неизведанное и приятное. Нет, слово «приятное» — это жалкое словцо для обозначения, происходившего с ним. Точнее, чем «кайф», человечество ещё не придумало названия для героинового рая.

Нежный теплый клубок появился в области солнечного сплетения. Словно сгусток улыбок со всей вселенной, щекотал его под ложечкой. Потом этот теплый и одновременно пышущий свежей прохладой комок, вытянулся в плоскость, разрезающую его тело пополам в районе диафрагмы, а затем, эта плоскость резко, но жгуче приятно, словно обладая скоростью звука, рванула вверх, в черепную коробку раздаривая всей верхней части тела пену блаженства фантастического цвета. Она окутала собой затылок, лицо, волосы, разместилась внутри черепа и щекотала его содержимое. Потом, так же, рывком от солнечного сплетения, божество опустилось в ноги, лаская живот, бёдра, колени, щиколотки и ступни. Словно тысячи поцелуев осыпали его ноги. Потом, будто растворившись во всей этой прекрасной жизни, слившись мысленным взором с прозрачно-голубым небом, Давид, словно взлетел в высоты заполненные любовью.

Когда приход прошёл, Давид сидел, прислонясь спиной к теплому ковру. Он открыл глаза и увидел перед собой лицо Лизы. «Боже мой», — подумал он, — «какая она красивая». Да, он видел это и раньше, но раньше он не замечал, или замечал, но не в полной мере этой красоты.

Её лицо, высокий лоб, тонкий, стройный нос, чуть полноватые губы… Он видел их и раньше, но раньше, по каким-то причинам, он не понимал, как они красивы и совершенны.

А когда девушка заговорила, он не поверил своим ушам. Такой голос невозможно забыть, раз его услышав. И вообще, раньше он не понимал, что такое любовь, что значит — любить. Только теперь ему стало ясно, что это за чувство на самом деле. Как прекрасен весь мир, как он звучит, какими яркими красками он обладает, какими интересными людьми, как он грандиозно продуман и устроен, как он идеален!

И как же он, Давид, стремился видеть свою жизнь вот такой, где всё и вся любят друг друга, а в том, что любят, он не сомневался ни на секунду! Как же он хотел такого, не понимая, не осознавая, чего на самом деле он хочет. Но вот теперь, наконец, он пришёл к этому!

— Эй, ты что оглох?! — дошли до него слова Лизы.

Он сидел всё в той же позе и улыбался ей во весь рот.

— Хорошо…. Очень хорошо…

Машка, обрадованная удачной сдачей первого зачёта, бежала ему навстречу, размахивая кожаной сумкой. В этой девчушке, сегодня была явственна та самая непредсказуемость, которая пропитывала всё её существо невидимым составом.

Она, носившая только высокие каблуки, боясь выглядеть незаметной, точней даже, никак не выглядеть в толпе людской. Она молчаливая и задумчивая, но не той безразличной задумчивостью, которая определяется фразой «Не лезь ко мне со своими дурацкими проблемами», а раздаривающей взаимопонимание и любовь. Она, говорившая тихо, что бы голос был не таким по-детски высоким, и в то же время так рассудительно, как мудрая мама. Она, казавшаяся такой взрослой, несмотря на внешнюю детскость черт лица и фигуры. Сейчас, словно плыла по воздуху, навстречу Давиду. А её волосы разеал всё ещё тёплый не по-осеннему ветер.

Какая она красивая, думалось тогда Давиду, словно из какого ни будь кинофильма.

— Привет, ну как? — спросил он.

— Отлично, отлично! — громко, и от этого ещё более высоким, тонким, почти детским голосом, ответила она и обняла Додика.

— У тебя же всегда всё классно получается, чего же ты так радуешься? — спросил Додик. — Я понимаю, если бы ты была, какой ни будь тупышкой. А ты же умница. Наверное, такое надо принимать, как должное.

— А ты разве не рад? — почти обиделась Маша.

— Рад. Мне просто не понятно чему ты так восторгаешься. Зачёт ведь не последний. Ну разве что, хорошему почину.

Маша ничего не ответила и разжала объятья.

— Ты что, обиделась? — спросил Давид.

Она опустила глаза:

— Нет, не обиделась. Но знаешь, мне бы хотелось, что бы ты тоже радовался.