Герои

Если на свете и есть любовные раны — здесь им места не нашлось. Каждый размотанный бинт — нелепая обнаженка — скрывал под собой свежий, сочащийся гноем кошмар. Разрубленную задницу, пробитую челюсть — исчезло большинство зубов и половина языка; руку, расколотую точно напополам — остались большой и указательный палец; мочу, текущую прямо из проколотого живота. Тела — с содранной кожей, обгорелые, вспоротые под причудливыми углами — их тайная изнанка с безжалостной жестокостью открыта всему миру. Раны, что погубили всю оставшуюся им жизнь. Погубили жизни тех, кто их любил.

Она попыталась сосредоточиться на работе, как ни есть, прикусив язык, теребя дрожащими пальцами узлы и зажимы. Стараясь не слушать мольбы о помощи, которую она не знала, как оказать. Которую не в силах оказать никто. Она не успевает закончить, а красные пятна уже проступают на свежих бинтах и ширятся, ширятся, и она силой подавляет слёзы, и подавляет рвоту, и дальше, к следующему, тому, кто потерял левую руку выше локтя, с забинтованной левой стороной лица, и…

— Финри.

Она подняла глаза и холодея от ужаса поняла, что это полковник Бринт. Они смотрели друг на друга, казалось, века, в безысходном молчании, в этом безысходном месте.

— Не знала… — Было настолько много всего, чего она не знала, что она даже не знала, как продолжить.

— Вчера, — просто сказал он.

— У вас… — Она едва не спросила, всё ли у него хорошо, но сумела прикусить язык. Ответ был до ужаса очевиден. — Нужно ли вам…

— Ты что-нибудь слышала? Об Элиз? — Одного имени хватило, чтоб её внутренности ещё сильнее скрутило спазмом. Она покачала головой. — Ты была с ней. Где вас держали?

— Не знаю. Мне закрыли лицо. Забрали меня, а потом отослали обратно. — И, ох, как же она была рада, что это Элиз осталась в темноте, а не она. — Не знаю, где она теперь… — Зато вполне могла догадаться. Вероятно, и Бринт тоже мог. Вероятно, так он и проводит всё своё время — догадываясь.

— Она что-нибудь говорила?

— Она была… очень храброй. — Финри удалось стиснуть лицо в подобие болезненной улыбки. Ведь этого-то от неё и ждут, не так ли? Лжи? — Она сказала, что любит вас. — Она нерешительно положила ладонь ему на руку. На ту руку, что всё ещё при нём. — Она просила… не переживать.

— Не переживать, — пробормотал он, разглядывая её одним, налитым кровью, глазом. Нельзя было понять, утешен ли он, или взбешён, или просто не поверил ни слову из её пошлых попыток увильнуть от вины. — Мне бы только, только узнать.

Про себя Финри подумала, что знание не спасло бы его. Её оно не спасало.

— Мне так жаль, — зашептала она, не в состоянии более смотреть на него ни минуты. — Я пыталась… я делала всё, что могла, но… — По крайней мере, правда. Ведь это правда? Она напоследок ещё раз пожала безвольную руку Бринта. — Мне надо… сходить за новыми бинтами…

— Ты вернёшься?

— Да, — сказала она и, покачнувшись, встала, не понимая, лжёт ли до сих пор, — конечно, вернусь. — И чуть ли не бегом заспешила покинуть этот кошмар, снова и снова и снова благодаря Судьбы, за то, что они избрали её для спасения.

Сыта покаянием по горло, она побрела по тропке на косогоре, идущей к отцовской ставке. Мимо пары капралов, отплясывавших пьяную джигу под писклявую мелодию скрипки. Мимо вереницы женщин, стиравших в ручье рубахи. Мимо вереницы солдат бодро выстроившихся в очередь за королевским золотом — сияющий металл в пальцах казначея мельком проблёскивал в давке. Кучка галдящих торговцев, сутенёров и жуликов уже слетелась с дальнего конца, как чайки на россыпь крошек, не иначе осознав, что заключённый мир скоро прикроет их лавочку и подарит шанс на процветание честным людям.

Неподалёку от хижины она встретила генерала Миттерика, в сопровождении нескольких штабных, и тот ей серьёзно кивнул. И она сразу же поняла, что что-то не так. Обычно, на его невыносимое самодовольство можно было полагаться, как на рассвет. Потом она увидела, как из низкого дверного проёма выходит Байяз, и поняла, что дела плохи. Он посторонился, дав ей пройти, излучая при этом всё утраченное Миттериком самодовольство.

— Фин. — Её отец стоял один в пустой полутёмной комнате. Он смущённо улыбнулся ей. — Что ж, вот и оно. — Затем он сел в кресло, судорожно вздохнул и расстегнул верхнюю пуговицу. За двадцать лет она ни разу не видела, чтобы он сделал так днём.

Она выскочила на открытый воздух. Байяз успел пройти не больше пары дюжин шагов, негромко разговаривая со своим кудрявым подручным.

— Эй! Я хочу с вами поговорить!

— И я с вами, собственно, тоже. Как всё удачно сложилось. — Маг повернулся к слуге. — Значит, достань ему деньги, как договаривались, и… вызови лудильщиков. — Слуга поклонился и уважительно попятился. — Итак, что я могу…

— Вы не можете его сместить.

— И мы говорим о?..

— Моём отце! — резко выпалила она. — И вы это прекрасно понимаете!

— Я не смещал его. — Байяз казался почти что смущённым. — Ваш отец, проявив похвальную учтивость и похвальную смекалку, подал в отставку.