Скоро стали падать верблюды; в один день пало их полтораста; и солдаты начали болеть: солнечный удар, поносы, горячки – случались чаще всего. В такой беде выручала лишь помощь товарищей; часто случалось, что казак вел в поводу своего измученного коня, на котором сидел больной пехотинец. 27-го апреля отряд Ломакина подошел к колодцу, и такому глубокому, что успели напиться лишь немногие, а следующий колодец отстоял верст на 50. Утром пошли дальше, но к полудню, под сильным припеком, стали изнемогать и люди, и лошади. Когда дали привал, весь отряд повалился в изнеможении на раскаленный песок. Но вот показались два киргиза, которые привезли радостную весть, что недалеко есть колодец. Только что успели немного освежиться, как прискакал из арьергарда казак и говорит, что солдаты не могут подняться, валяются на припеке без сил. Ломакин приказал собрать всю посуду, какая нашлась в отряде, наполнить ее водой и, навьючивши на верблюдов, отправить назад. Отряд был спасен.
В первых числах мая Ломакин подступил к хивинскому городу Кунграду, где уже нашел наших казаков из отряда Веревкина. Кунградский губернатор выслал просить, чтобы русские остановились на три дня, пока привезут ему пушку, а не то он рассердится и не будет воевать. Однако русские не захотели ждать, пока явится грозная пушка и пошли дальше. За Кунградом стали встречаться туркмены. Эти лихие наездники, на своих чудных конях, не давали покоя ни днем, ни ночью, ни в походе, ни на биваке. То они наскакивали сбоку, то появлялись сзади или спереди; нападали на обоз, стреляли из-за деревьев, из-за стен. Такой лихости, такой неутомимости русские войска до сих пор еще не встречали ни разу. Тем не менее, отстреливаясь на каждом шагу, отряд Ломакина приближался к Хиве.
Главный отряд, под начальством Кауфмана, в составе 18 рот пехоты, одной роты саперов, 5 1/2 сотен казаков и 18 орудий, двигался от берегов Сыр-Дарьи, перерезая ту же песчаную пустыню с севера на юг. На первых порах допекали наши войска проливные дожди и ветры; промочит до нитки дождем, а потом начнет леденить холодный ветер, в то время как снег или град забивают лицо. Поставит солдат на привал шинельку, она стоит, точно кукла. Только это продолжалось недолго: отряд втянулся в безводную пустыню, в которой все колодцы на счету, в которой вместо топлива – колючки, а корма, как говорят, верблюжьи. Погода стала жаркой, удушливой; степной ветер поднимал тучи песку; доходило до того, что днем ничего не видно – ни человека, ни палатки. Если же и утихала это песчаная метель, то солнце не жгло, а просто палило огнем, обжигая лицо, шею, кисти рук; почти у каждого были на шее волдыри. На урочище Адам-Крылган, что значит по-русски «человеческая гибель», ночью затрубили тревогу. Живо построились стрелковые роты и стали кругом на песчаных холмах. На утренней заре наши увидели, как туркмены то собирались в кучки, то кидались в рассыпную точно готовились к атаке. Однако стрелки держали их все время на расстоянии выстрела.
Погарцевав, туркмены через час исчезли. Это стоянка верст на 60 кругом считалась самым страшным местом пустыни; здесь погибали не только караваны, а погибло раз целое Бухарское войско. Русскому отряду оставалось до реки Аму-Дарьи верст 70, и это расстояние надо было пройти не иначе, как в два перехода. В три часа ночи стали вьючить верблюдов; люди, лошади, орудия – утопали в песке. Как только тронулись, наступила жара невыносимая, жгучая, точно душил кто за горло. Артиллерия еле тащится, верблюды падают десятками, сотнями. Несколько раз генерал пропускал мимо себя войска; опять их обгонял и опять пропускал. Арьергарду было строго приказано жечь все брошенные тюки, казенные ли, офицерские – все равно. Часу в 10-м передние остановились на привал, а задние подходили до самого вечера; более 200 верблюдов остались в пустыне, а сделали всего 19 верст! Стали искать вокруг воды; офицеры и солдаты рыли колодцы – нет, нигде не показывается. Один из джигитов объявил, что тут недалеко, верстах в семи, должны быть колодцы. Ему пообещали большую награду, если отыщет и в светлую, лунную ночь выехал джигит на поиски.