окружена со всех сторон озером и прилегающими садами; стены высокие, с зубцами; ворота также высокие, по обе стороны которых кирпичные башни. Жителей в этом городе тысяч шесть; многие перебрались сюда, заслышав о походе русских, в надежде, что крепость будут защищать. Сначала они робели, но когда Кауфман объявил, чтобы они продолжали заниматься своим делом, то в этот же день открылся базар. В крепости нашли несколько пушек, множество фальконетов, пороху, фуража и старинную карету на высоких рессорах. 27 мая отряд двинулся дальше. По всему пути народ высыпал на дорогу, заявляя свою покорностью; в знак мира, жители подавали хлеб, абрикосы; иные успели разбить для ночлега палатки, как было получено от хана письмо; он писал, что хивинцы драться не желают и сдают свою столицу без боя. Главнокомандующий написал ответ и требовал, чтобы хан завтра выехал навстречу, и что русские войска все-таки пойдут вперед. Старик-хивинец, взяв это письмо, сказал, что русские уже берут города и два хивинских батыря убиты. Тут только командующий войсками узнал, что отряд Веревкина стоит под стенами столицы.
Наши успели отнять 4 орудия и готовили в стене пролом; сам Веревкин получил тяжелую рану в голову, так что должен был сдать начальство старшему после себя полковнику Скобелеву. Тогда генерал послал в этот отряд приказание прекратить бомбардировку. Рано поднялись войска на последнем переходе; всем хотелось поскорее добраться до этой, точно заколдованной, Хивы. Из половине дороги повстречались толпа всадников, на чудесных жеребцах, украшенных богатейшей сбруей и с щегольскими на седлах чепраками. Все думали, что выехал хан, но оказалось, что это было его дядя Сеид-Умар, старик лет 70, одетый в ярко-зеленый халат и большие сапоги из белой кожи с острыми, загнутыми вверх носками. Когда, все уселись в кружок, Сеид-Умар объявил, что его племянник бросил столицу, и что ни он, ни его поданные не желают сражаться. Командующий войсками сказал на это, что его очень огорчает бегство хана; пусть он возвращается в столицу, в противном случае на его место будет посажен другой хан.
Только что кончилась беседа, как явился офицер и доложил генералу, что отряды Веревкина и Ломакина находятся неподалеку и ожидают его превосходительство. Кауфман, вся его свита и хивинские после поехали к этим войскам; сзади тронулись туркестанцы. Через четверть часа открылись стройные ряды пехоты, конницы и артиллерии; войска были одеты щеголевато, в парадной форме, выглядели молодцами. Полковник Саранчев скомандовал: «на караул», музыка апшеронского полка заиграла встречу. Генерал начал объезд. Он останавливался перед каждой отдельной частью и благодарил за молодецкую службу. Тут стояли бородатые оренбуржцы и уральцы, лихие сунженцы, мусульманская сотня в своих нарядных костюмах, боевые кавказские батальоны, привыкшие к степной войне, линейные. Урал, Терек и Сунжа, Кавказские горы – все выслали своих детей поглядеть на Хиву. После блестящего смотра солдаты и офицеры всех трех отрядов перемешались, разыскивая друзей, знакомых, земляков. В глубине Азии, перед неприятельской столицей и после тяжких трудов, многих ожидала радостная встреча. Четвертому отряду, полковника Маркозова, не суждено было добраться до Хивы; он вернулся с половины дороги. На пути этой колонны колодцев оказалось еще меньше, чем встречали прочие отряды; жара доходила до 60 градусов – это все равно, в бане, на полке; солдаты мучились от жажды, верблюды падали сотнями. Для спасения отряда Маркозову ничего больше не оставалось, как вернуться назад.
Между тем из города беспрепятственно приезжали к генералу всадники и, получив от него приказание, уносились обратно; последнее приказание дано: снять пушки, и когда оно было исполнено, войска стали в ружье. После захождения головные части шибко пошли вперед. Вот, наконец, и Хива: ее высокие, зубчатые стены, за которые виднеются верхушки деревьев; торчат остроконечные вершины минаретов, возвышаются круглые купола мечетей; посередине – огромная, круглая башня, блестящая, как фарфор. На улицах и перекрестках уже стояли наши войска; музыка играла вступающим встречу; громкое единодушное «ура» потрясало стены азиатского города, никогда не слыхавшего ничего подобного.