Герой на подработке. Ищи ветра в поле

Помимо Браста и Данко к ним присоединилось ещё двое. И стоило этой компании уйти, как почти сразу вернулся Засланец. Мужчина выглядел оживлённо, словно в недобром предвкушении дурного дела, шагал вприпрыжку и под конец едва не сверзился на пол от прыти. Все рассмеялись, но он был подвыпивши и не обиделся. В шутку показал язык да, увидев, что поблизости нет Элдри, громко поинтересовался:

— А кто со мной тлахаться?!

Все рассмеялись ещё звонче, но Засланец беззлобно сплюнул да торопливо пояснил:

— Некогда слова тесать. Девок поиметь хоцца! Кто со мной к шлюхам? Там на Пятничной улочке отменно развлечься можно, сказали. Бляди за монету дажу дылху на жопе вылижут. Во!

— Бабла бы побольше, — печально вздохнул Окорок.

Он был очень охоч до доступных женщин и, как и я, никогда в изнасилованиях не участвовал.

— На двоих возьмём! — уверенно заявил Засланец. — Пока какая у тебя в лхот берёт, я её с дхулой столоны пожарю.

— А чё так? Давай уж наоборот!

— Потёпали. Уступаю!

Щедрость Засланца осталась оценена. Они довольно ушли. Но не одни. Реклама тоже сделала своё дело. Насколько я понимал, из всей Стаи в доме теперь оставались только Данрад и Шептун. Они сидели где-то наверху и во всех подробностях обсуждали предстоящий визит в бани. Бани эти были сродни римским, но в целом с процессом мытья общего имели мало. Они являлись проверенным местом для заключения нелегальных сделок. Там толкалось много купцов и мошенников. Приличные горожане туда носа не показывали. Но на Данрада вышли люди, которые хотели обсудить какое-то крупное дельце. И встречу они назначили именно там.

— Давай шустрее. Бери, что надо, и сразу вниз! — раздался этажом выше рык вожака. Он редко когда приглушал голос.

Я уставился на лестницу. Мне было скучно и хотелось поскорее покинуть свой пост. Если эти двое уйдут, то у меня образовывался шанс на самоволку! И оттого я завороженно следил, как ноги Данрада касаются ступеней. Я вовсю предвкушал прелести свободного времени!

Но вот вожак поймал мой заинтересованный взгляд.

… Он неуловимым образом понял. Всё понял.

— Думаешь, я уйду, так ты, скотина, сразу на свой чердак дрыхнуть отправишься?!

Треклятье! Кажется, что нет.

— О чём ты, Холща? — невинно вопросил я. — Я здесь караулю. До заката. Как ты и велел.

— Я велел. Ты караулишь… Да вот тебя самого, смотрю, ядрёна вошь, караулить некому! Куда все эти суки подевались?

— Ты же сам объявил вечер свободным. Вот они кто на представление, кто в бордель.

Нет-нет и нет! Не надо ничего выдумывать! Просто уйди и дай мне остаться в одиночестве!

— Угу, — задумчиво промычал он, и тут спустился Шептун:

— Готов я. Пошли.

— Неа. Погодь.

У меня внутри словно бы что-то оборвалось, когда Данрад смерил меня язвительным змеиным взглядом и пошёл на кухню, громко хлопая за собой дверью. Почти сразу оттуда донеслись звуки ударов, скуления Нинэлле да грохот бьющихся крынок.

Шептун вздохнул. Недовольно.

— Не люблю я так, — сказал он. — Ладно бабу поиметь да бросить или по горлу ей резануть. А так. Хуже скотины мучается… Тьфу!

Он снова тяжело вздохнул. Я тоже, но по своим соображениям. Ибо, что будет дальше, я понял. Всё понял.

Данрад вернулся минут через пятнадцать и поправил завязки на ширинке.

— Иди бабу лечи.

Великая Тьма! Да сдохнет когда-нибудь эта Нинэлле?!

* * *

На кухню я не сразу пошёл. Разум понимал, что девчонка никак не виновата в моих мучениях, но я желал мщения. Даже такого слепого. А потому сначала посидел, зло глядя, как за окном качается облысевшая головка одуванчика, потом сделал обход по дому, неторопливо закрывая ставни на крючки. При этом задержался в комнате Марви. Мне показалось обязательным сжечь комок с заплесневевшими вещами. Их никто так и не постирал, а потому я чувствовал, что всего лишь благородно искореняю готовую пробраться в дом заразу. И только после этого в щедрости своей зашёл на кухню выполнять приказ вожака.

На этот раз Нинэлле не потеряла сознания. Или, что навряд ли, уже пришла в себя. Они сидела, как маленький ребёнок, на корточках и беззвучно рыдала. Истерзанная, обнажённая, она казалась намного младше своих лет. Или же, напротив. Намного старше. Жидкие грязные патлы, в которые превратились её толстые рыжие косы, подошли бы разве что глубокой старухе. Плачущее лицо словно изрезали глубокие морщины. Да и телесная худоба говорила о старости. Девушка не смотрела на меня, когда я подходил. Лишь единожды подняла от пола взор отчаявшихся синих глаз, но увидев, что это не Данрад, снова углубилась в своё горе.

— Мне так неудобно тебя осматривать будет. Ложись, — постарался объяснить я, но Нинэлле словно меня не слышала.

Я повторил свою просьбу. Реакции не последовало. Тогда я хотел было помочь ей лечь, но она завизжала, вырвалась и юркнула в свой угол, как собака убегает в будку от разгневанного хозяина-самодура. Там она снова села на корточки и уставилась на меня злыми глазами… Так. Зверёныш. Не человек.