Герои подводного фронта. Они топили корабли кригсмарине

У различных людей отчаяние и негативные эмоции проявляются по-разному. У военнослужащих, которые нередко оказываются в экстремальных ситуациях, особенно в военное время, все это зачастую принимает крайние формы. Почти все из них более или менее жестко осуждали командование и его приказы, что в военной среде считается недопустимым. Один из командиров подводных лодок, вызванный за аморальное поведение на парткомиссию признался: «Меня бомбили, я видел, как бомбили линкор «Марат», под Ленинградом дело плохо, и мне показалось, что все пропало, я и запьянствовал»[135]. К сожалению, приходится признать, что утешения на дне бутылки искал и герой нашего повествования. Но алкоголь подействовал на Николая Ивановича не так, как он рассчитывал. В нем словно что-то сломалось – слишком уж долго он молчал, слишком уж долго в нем копилась обида и за любимый флот, и за себя лично. Он неоднократно и во всеуслышание критиковал командование, а в конце концов 17 сентября совершил из ряда вон выходящий поступок. Согласно политдонесению, «Петров в пьяном виде на подводной лодке разъяснял личному составу: «Пойдем в Ленинград, расстреляем весь боезапас по фашистам, взорвем лодку, а сами пойдем на баррикады». С этой целью приказал даже «сняться со швартовых и идти в Ленинград»[136]. На следующий день командир, снова пребывая подшофе, приказал сняться с установленного командованием места стоянки и перейти к плавбазе «Дус». В обоих случаях подлодка конечно же осталась на месте, но благодаря бдительному комиссару Заикину происшедшее дошло до сведения командования.

С 19 по 24 сентября – в самый разгар налетов – бригаду проверила оперативная группа Политуправления Балтфлота, причем Щ-307 оказалась кораблем, к которому изначально было приковано особое внимание проверяющих. Задачей комиссии было «накопать криминал» на бывшего комбрига Н. П. Египко, который якобы развалил дисциплину и попустительствовал распространению пораженческих настроений среди подчиненных. За примерами далеко хо дить не пришлось. К сожалению, надлом в характере и поведении Николая Ивановича к тому времени уже состоялся, и это, а также наличие конфликтной ситуации между высокопоставленными командирами предопределило логику развития последующих событий и их печальный финал.

Уже в первичных беседах Петров не стал скрывать от представителей Политуправления, что, по его мнению, «наша тактика негодная, поэтому мы имеем ряд потерь. Германскую тактику я читаю как книгу и понимаю ее»[137]. Для объяснений подобных высказываний он был вызван к комиссару бригады Майорову, которому заявил, что «у меня есть такие мысли, которые я не могу сказать даже вам»[138]. Вызов, брошенный в настолько явной форме, завершился приглашением на партийную комиссию. Ее члены были повергнуты в настоящий шок, когда на предложение объясниться Петров ответил тем, что молча положил партбилет на стол и покинул помещение. После такого демарша решение об исключении из партии было принято единогласно.

Понимал ли Николай Петров в этот момент, чем подобное поведение может для него закончиться? Думается, что, несмотря на явно неуравновешенное душевное состояние, понимал. Что же стало причиной череды поступков, которые, с учетом места и времени их совершения, сложно охарактеризовать иначе, чем публичное самоубийство? Все, что мы знаем о Николае Ивановиче, говорит о том, что его честь и совесть просто не могли промолчать и смириться с той трагической реальностью, свидетелем которой он стал. Он словно провоцировал тех, кого считал виновными в гибели значительной части Балтфлота, расправиться заодно и с ним. Быть может, так он хотел избежать тяжкого греха самоубийства? Кто знает…