Герой туманной долины

— Я не местная, — начала Делла с тяжелым вздохом — слишком протяжным и дрожащим, чтобы его не заметить. — Мне было лет семь в день, когда чужие маски слишком сильно отразились в моей душе. Я сидела в театре, аплодировала вместе со всеми и во все глаза смотрела на актеров — они вышли на сцену и встали в ряд, взялись за руки, сделали несколько широких шагов назад, а потом подбежали почти к самому краю портала… — Делла прошла вперед, свесив носки ботинок со сцены, а Шеннон еле удержался, чтобы не ринуться за ней и не схватить за руку — боялся, что она упадет, — и низко-низко поклонились, пока зал продолжал трястись от аплодисментов. Они не отпускали друг друга, мистер Паркс. Они были семьей — той, потребность в которой я так и не смогла заглушить в себе даже спустя годы. А еще, глядя на них, я не хотела быть обычной — представляла себя в их ряду и желала быть их частью. Их особенной частью…

Шеннон смотрел на нее. Делла сделала шаг назад, попыталась улыбнуться, пряча грусть — той все же удалось просочиться, — и обернулась к нему: утомленная и слишком серьезная, слишком взрослая для той Деллы, которую Шеннон успел узнать.

Желтое свечение ослабло, не било в глаза и не ослепляло — оно висело размытыми сполохами за ее спиной, заставляя видевшего его юношу беспокоиться.

«Твоя мечта, какой бы она ни была, не может угаснуть, Делла Хармон», — мысленно воззвал к девушке он, не замечая, как сползаются к переносице брови, как опускается замученный взгляд.

— Никогда не хотел играть, мистер Паркс?

— Не думаю, что подхожу для театра, — печально рассмеялся, качая головой, Шеннон.

— О, перестань. — Делла махнула рукой, пытаясь улыбнуться. — Театру нравятся заплутавшие.

Он прокашлялся, делая вид, что не замечает бегающий взгляд девушки, лицо которой омрачили новые тени — тени вины и смущения.

— Неужели это так видно? — запросто спросил он, вспоминая данное себе слово — быть честным с ней, не ожидая понимания и на него не надеясь; быть честным просто так, потому что с ней этого хотелось до дрожи.

— Ты закрылся для себя, мистер Паркс, а для других закрыться забыл, — пожала ставшими деревянными плечами Делла.

— Может, я просто для тебя закрываться не стал? — почти подмигнул он, выдавливая что-то наподобие улыбки.

— Тогда, — девушка довольно развела руками, — мне очень приятно. Спасибо за доверие! Хотя что с тебя взять — ты же прозаик: доверюсь всему миру, но только не себе! — Она сдавленно засмеялась. — Так у вас вроде заведено?

— У них, — поправил Деллу Шеннон, пряча руки в карманы — не знал, куда деть дрожащие от необъяснимого волнения пальцы.

Девушка обернулась к зрительному залу. Спрятала взгляд так же, как друг, рассматривая запылившиеся носки ботинок, зажмурилась и, наверное, тихо ругала себя за неконтролируемый поток слов, который вел разговор не в то русло, который ломал и портил то хрупкое, что им обоим едва удалось создать.

Шеннону впервые хотелось уйти. Махнуть рукой на декорации, ставшие предлогом для встречи с Деллой, придумать важную причину и, устроившись в кресле троллейбуса, колесить по городу весь день. Впервые хотелось уйти и перестать любоваться желтым свечением, потому что опутавший его туман вдруг перекинулся и на него, словно выбрал новую жертву. Делла будто бы тоже стала странником в долине, полной густого смога.

— Почему «у них», мистер Паркс?

— Я больше не писатель, — проговорил он так уверенно, как только мог, но вышел все равно сдавленный стон.

— Ты этим горишь. И только лишь этого мне достаточно, чтобы с уверенностью сказать — однажды ты вернешься к словам.

— Если они пожелают вернуться ко мне, — отозвался Шеннон, проводя руками по лицу, разворачиваясь на пятках. Ноги силились уйти.

Он сказать хотел давно, но не так, не в лицо и не в спину — изложить все на бумаге, чтобы спрятаться за страницами, чтобы списать свою боль на боль героя, добавив ремарку о вечном «совпадение с реальными лицами является чистой случайностью» и со спокойной душой вернуться в панцирь.

Делла его план разбивала безжалостно, рвала на части, даже не догадываясь об этом, она говорила то, что видела, и неведомым образом заставляла также отвечать ей той правдой, которую Шеннон лелеял внутри годами.

Он давно бросил писательство. Слова просто не хотели выходить из-под пера, словно растворились, оставив лишь немое напоминание в виде пустоты там, где должны были продолжаться строки.

— Ты больше не можешь писать, да? — тихо спросила Делла, не оборачиваясь.

— Не могу, — признался он, запрокидывая голову, до боли вглядываясь в свет софитов.

— Я тоже не могу играть, — хмыкнула девушка. — Пусть по моему счастливому лицу и не скажешь, но… Больше не могу.

Шеннон вздрогнул и замер. Он перестал теребить пачку сигарет в кармане, перестал покачиваться на месте — застыл так же, как застывал заглохший «Форд» Камерона в самый неподходящий момент.

А Делла продолжала:

— Знаешь, мистер Паркс, что книги, что театр — проводники правды. Нам с тобой нужно честно поговорить с собой и ответить на вопросы: зачем я — писатель и зачем я — актриса? Тогда все станет ясно.