Герой туманной долины

Время тянулось, но Делла не торопилась, всматривалась в зрительный зал, не замечая, как с каждой минутой все больше дрожали ресницы и все ниже опускались уголки поджатых губ. Она потеряла свою отдушину — театр. Тот отвернулся от нее точно так же, как от Шеннона отвернулись буквы.

— Делла? — позвал Шеннон девушку, когда та начала покусывать щеки изнутри, стараясь не заплакать.

— Я больше не могу играть, мистер Паркс. — Делла всхлипнула, и он подался вперед, проклиная мир за то, что прикоснуться к ней все так же не может. — Что бы я теперь ни делала, как бы усиленно ни вживалась в роль — все не то.

— Все вернется, — проговорил Шеннон, вставая за ее спиной, стискивая зубы от злости и кривясь от измывающихся над сердцем невидимых когтей. — Все обязательно вернется.

Он произносил слова, которые хотел услышать сам: мечтал, что их скажет кто-нибудь, кто понимает, как рыдает загубленная душа, что потеряла свой голос, как чувствует себя прозаик, который не может писать, или актер, у которого не выходит играть искренне.

— Ты этим горишь, — прошептал он, повторяя ее собственные слова, и вздрогнул от того, как она обхватила себя руками, вероятно, надеясь на объятия, которых Шеннон ей дать не мог. — И лишь этого мне достаточно, чтобы с уверенностью сказать: однажды ты вернешься к сцене, и она примет тебя.

— Они примут нас, — вторила девушка.

— Примут, когда мы будем готовы, — добавил он.

Осознание такой простой истины не приходило резко и неожиданно — оно словно выходило из-за занавеса, мягко, еле ступая, и легкой улыбкой напоминало: если сейчас сказанному значения и не придадут, то спустя время обязательно вспомнят о том, что произнесено. Не всегда следует бороться и не всегда следует сбивать ноги в кровь в попытке убежать от ужаса, который дышит в спину. Стоит принять все и взглянуть этому страху в глаза — тогда он растворится.

Делла обернулась к Шеннону, смахивая выступившие слезы, и улыбнулась так же, как раньше — чисто и светло, искренне и с надеждой. Он все стоял у нее за спиной, слишком близко, чтобы не смутиться, слишком далеко, чтобы сделать то, что так хотелось.

— Ты пришел посмотреть декорации, да? — усмехнулась Делла, виновато закусывая губу — боялась, что загрузила юношу своими переживаниями.

— Должен же я знать, о чем пишу. — Шеннон многозначительно повел бровью, отступая от девушки.

— Пойдем, мистер Паркс. — Делла поманила его рукой, удаляясь за кулисы. — Поплачем в другой раз. Поводов у нас, как оказалось, достаточно.

Он не спешил идти следом, вместо этого отвернулся и вдохнул чуть пыльный воздух театра, ощущая легкие нотки жасмина — ее духов. Сцена под ногами задрожала, когда в темном зале, в самом последнем ряду, на мгновение засветились и тут же погасли два желтых огонька, озарив лица сидящих там — его собственное и светловолосой девушки в вельвете.

— Мы одинаковые, Делла, — прошептал словно бы чужой голос, доносящийся из уст Шеннона. — Какого цвета моя мечта?

Он не знал, что его мечта переливалась оттенками охры и сияла ярче, чем висящие над головой софиты.

Глава 9

И только тут мысли не торопились, зная, что стекающие по телу капли обгонят их все равно. Думы замирали и на время отпускали Шеннона, разрешая ему посвятить себя воде и чувству очищения, которое она дарила.

Он, закрыв глаза, прижался лбом к кафельной плитке и слушал приглушенную барабанную дробь, надеясь, что она выбьет из него всю жажду вновь выйти в холод ночи, и внутри все равно зная, что той не удастся — никогда не удавалось.

Мокрые ноги заскользили по полу, и Шеннон громко ругнулся, вторя скрипу раковины, за которую ухватился, пытаясь не упасть.

— Ты свернешь себе шею, идиот! — обозленно бросил он своему отражению. — Купи уже коврик!

Он знал, что не купит. Видимо, ему хотелось наконец свернуть шею и обо всем забыть.

Он вздрогнул, вдруг вспомнив слова тети о том, что в новую жизнь люди всегда приносят непроработанные ошибки прошлых; Катарин верила в перерождение, верила, что все они — вечные школьники, которым приходится исправлять неверно расставленные в предложении запятые.

Шеннон печально улыбнулся. Он начал писать из-за тети, думая, что, если те самые запятые правильно расставить на бумаге, в следующей жизни ему не придется видеть чужие мечты.

Флисовая толстовка, которая сначала неприятно холодила разгоряченную кожу, быстро согрела — ночь была морозная, но безветренная — и Шеннон мчался куда-то к горизонту, не обращая внимания на усиливающуюся боль в боку.

Он, как всегда, понятия не имел, куда идет; уверенно шагал вперед, считая окна, в которых еще горел свет, глупо улыбался самому себе и поджигал новую сигарету, когда старая истлевала до фильтра.