Герой туманной долины

В ее исполнении и вправду нравилось — контрастировало с надменным маминым, которое звучало почти как ругательство.

«Мистер Паркс!» — озлобленно выплевывала она, когда третья бутылка пива подходила к концу. Наверное, вспоминала ушедшего от нее отца Шеннона.

Они замолчали, но молчание было приятным — две души на разных концах невидимого провода, которым не нужны слова, чтобы друг друга почувствовать.

Покой продлился недолго — сердце ровно билось и душа была ясна, а мозгу, этому заржавевшему механизму, не хватало остроты. Он привнес ее мыслью о сказанном неосторожно, почти в бреду, о чем Делла пока не вспоминала или забыла вовсе.

«Я отрекаюсь…»

Ему хотелось рассказать все: размотать клубок, начиная со Стамбула и своего первого видения — официантки, которой не стоило танцевать, — с прохладных вод Босфора, в котором он забывал о своем наказании, с мыслей о совершенных в прошлых жизнях грехах, за которые приходится расплачиваться сейчас.

Хотелось рассказать о цветных сполохах, которые видит даже во сне, об ушедших словах и тайнах, которые прятал под подушкой; вспомнить того парня, которого незнакомцы узнавали в лицо и шептались за его спиной, стоило Шеннону только пройти мимо, и даже поведать историю о девушке с желтым свечением, за которую утопающий прозаик ухватился, не надеясь на знакомство.

«Ты сама нашла меня, Делла Хармон. Нашла и стала фонарем, светящим в тумане…»

— Мистер Паркс? — позвала она, и Шеннон вынырнул на поверхность, тяжело вздыхая. — Доброй ночи?

— Спасибо за твою заботу, — только и смог ответить он. Ему показалось, что они сблизились слишком быстро. Шеннон всегда думал, что так не бывает.

— Ты это обсуждать не хочешь, а я настаивать не стану. Попрошу только об одном: если будет чем поделиться и желание возобладает над страхом быть непонятым, расскажи мне. И… — Она замялась. — Я рада, что знакома с человеком, который годами спасает бездомных животных. Их, кстати, семнадцать, но это только внесенные в базу клиники. Мы с Кайлом их посчитали, пока Лейла была на операции, — поспешила добавить Делла. — Ты спас семнадцать жизней.

«А свою не смог», — захотелось отозваться ему, но вместо этого сказал другое:

— Мы все заслужили дом.

Делла промолчала, а он был уверен — очутись она напротив него, обязательно поджала бы губы и мило улыбнулась.

— Доброй ночи, — закончил разговор он, а услышав то же в ответ, положил трубку.

«Мне даже не приходится ничего говорить, чтобы быть тобой понятым! Невозможно…» — подумал Шеннон, разжимая стиснутые по привычке зубы — только так он мог сконцентрировать напряжение в одном месте, чтобы оно бурной волной не заполонило разум.

А второй голос протестовал — возможно. Протестовал уверенно, яро защищал надежды, что солнце однажды встанет над туманной долиной, и принадлежал давно забытому на страницах собственной книги парню. Той самой, которую однажды сам автор опустил в пламя.

«Уходи, Роб, — прошипел Шеннон мысленно, напрягая плечи, словно бы взваливая на них новую тонну вины. — Я не хочу тебя видеть».

Роб — тот, которого читателям удалось однажды увидеть и которого они принять отказались, растворился вместе со своим отчаянным протестом, оставив своему создателю в отместку всего одно слово: недостаточно.

Он чувствовал: недостаточно со всех сторон и все вокруг этим недостаточным обращалось от одной только мысли, а в воздухе завис вопрос: «Чего тебе не хватает, странник?».

Шеннон погасил светящийся экран мобильника, показывающий три часа ночи.

— Мне не хватает всего, — прошептал он, глядя на стоящий перед ним стул, на который однажды опустилась взволнованная Делла Хармон.

* * *

Он прежде видел подобное сияние лишь раз: каждый вечер, заходя за новой пачкой сигарет в магазинчик у дома, он встречал прячущуюся за прилавком, всегда читающую маленькую девушку, которая торопливо откладывала книгу обложкой вниз с приходом нового покупателя. Он не знал ее имени, но видел ее настоящую — несмотря на юный возраст, вокруг уже вились сизые клубы умершей мечты, которые с каждым новым днем и каждой новой прочитанной книгой расползались и светлели, наполняя ее силуэт поначалу еле заметной бледно-зеленой дымкой, а после — ярким цветом сочной травы.

Эта аура отличалась от остальных — мечта не просто воскресла, а заиграла новыми красками. Ее к жизни вернули книги — прочитанные девушкой романы, которые сменялись, казалось, быстрее суток.

Он вспомнил, как однажды, жмурясь от настырной зелени, решил, что обязательно напишет такое произведение, которое поможет кому-то возродить мечту. И если этим «кем-то» будет всего один человек, задача будет выполнена.

Такое же перерождение Шеннон видел сейчас, стоя у театральной сцены, на его взгляд слишком высокой — она доходила ему до груди, — и рассматривая замершего с плеером в руках парня-уборщика, который торопливо переключал мелодии.